Он сказал с оттенком грусти, тихо выпуская табачный дым и следя глазами, как синие струйки таяли в воздухе. В лице его мелькнуло что-то новое, незамеченное мною прежде.
— Испорченная жизнь, синьор! Загубленное существование, достойное лучшей участи.
Грустная черта исчезла, и он докончил высокопарно, поводя в воздухе папиросой:
— И однако, милостивый государь, странник не согласится променять свою свободу на роскошные палаты.
В это время какая-то смелая маленькая пташка, пролетев над нашими головами, точно брошенный комок земли, уселась на нижней ветке березы и принялась чиликать, не обращая ни малейшего внимания на наше присутствие. Лицо маленького странника приподнялось и замерло в смешном умилении. Он шевелил в такт своими тонкими губами и при удачном окончании какого-нибудь колена поглядывал на нас торжествующими, смеющимися и слезящимися глазами.
— Ах, боже ты мой! — сказал он наконец, когда пташка, окончив песню, вспорхнула и улетела дальше. — Творение божие. Воспела, сколько ей было надо, воздала хвалу и улетела восвояси. Ах ты, миляга!.. Ей-богу, право.
Он радостно посмотрел на нас, потом сконфузился, смолк и запахнул ряску, а Автономов сделал опять жест рукой и прибавил в поучительном тоне:
— Воззрите на птицы небесные. И мы, синьор, те же птицы. Не сеем, не жнем и в житницы не собираем…
— Вы учились в семинарии? — спросил я.
— Учился. А, впрочем, об этом, синьор, много говорить, а мало, как говорится, слушать. Между тем, что-то, как видится, затягивает горизонт облаками. Ну, Иван Иванович, вставай, товарищ, подымайся! Жребий странника — путь-дорога, а не отдохновение. Позвольте пожелать всякого благополучия.
Он кивнул головой и быстро пошел по дороге. Шагал он размашисто и ровно, упираясь длинным посохом и откидывая его с каждым шагом назад. Ветер развевал полы его рясы, спина с котомкой выгнулась, бородка клином торчала вперед. Казалось, вся эта обожженная солнцем, высушенная и обветренная фигура создана для бедного русского простора с темными деревушками вдали и задумчиво набирающимися на небе тучами.
— Ученый! — грустно махнул головой Иван Иванович, подвязывая дрожащими руками котомку. — Умнейшая голова! Но между тем пропадает ничтожным образом, как и я же. На одной степени… Мы и странники-то с ним, господи прости, самые последние…
— Почему это?
— Помилуйте! Как же можно. Настоящий странник — у него котомка хорошая, подрясничек или кафтан, сапоги, например… одним словом — окопировка наблюдается во всяком, позвольте сказать, сословии. А мы! Чай, уж видите сами. Иду иду, Геннадий Сергеич, иду-с. Сию минуту!
Маленький человечек вскоре догнал на дороге своего товарища. Думая, что у них были свои причины не приглашать меня с собой, я посидел еще на холме, глядя, как из-за леса тихо, задумчиво и незаметно, точно крадучись, раскидывалась по небу темная и тяжелая туча, и затем поплелся один, с сожалением вспоминая об Андрее Ивановиче.
Было тихо, грустно. Колосья колыхались и сухо шуршали… Где-то очень далеко за лесами ворчал гром и по временам пролетала в воздухе крупная капля дождя.
Но угрозы были напрасны. Под вечер я подходил уже к деревне К., а дождя все еще не было, только туча все так же тихо надвигалась, нависала и ползла дальше, уменьшая дневной свет, и гром погромыхивал ближе.
К моему изумлению, на завалинке одной из крайних изб деревни я увидел Андрея Ивановича. Он сидел, протянув длинные ноги чуть не до середины улицы, и при моем приближении придал своему лицу выражение величавого пренебрежения.
— Что вы тут делаете, Андрей Иваныч?
— Чай пил. Думаете, вас дожидался? Не воображайте. Пройдет туча — отправлюсь дальше.
— И отлично.
— А хваленые-то ваши…
— Кто это мои хваленые?..
— Странники-то, божьи люди… Полюбуйтесь, чего делают вон в соседней избе! Нет, вы посмотрите, ничего, не стыдитесь, пожалуйста…
Я подошел к окну. Изба была полна. Мужики из этого села в это время все на промыслах, поэтому тут было одно женское население. Несколько молодок и девушек прошмыгнули еще мимо меня. Окна были открыты и освещены, и из них слышался ровный голос Автономова. Он поучал раскольниц.
— Пожалуйте к нам, — услышал я вдруг тихий голос Ивана Ивановича. Он стоял в темном углу у ворот.
— Что вы тут делаете?
— Народ обманывают. Чего делают, — резко отозвался Андрей Иванович.
Маленький странник закашлялся и, покосившись на Андрея Ивановича, сказал:
— Что делать-с, господин…
Он наклонился ко мне и зашептал:
— Раскольницы-бабы Геннадия Сергеича за попа считают, за беглого. Темнота-с. Что делать-с… Может, не взыщется. А между прочим, нечего делать-с. Не войдете ли?
— Войдемте, Андрей Иванович.
— Чего я там не видал? — ответил он, отворачиваясь. — Идите — целуйтесь с ними. А я об себе так понимаю, что мне и быть-то там не для чего, потому что на мне крест.
— Чай и мы не без крестов, — с тихим укором сказал Иван Иванович.
Андрей Иванович презрительно свистнул и вдруг, сделав очень серьезное лицо, подозвал меня.
— Сонму нечестивую знаете?
И, загадочно посмотрев на меня, он добавил тише:
— Поняли?
— Нет, не понял. До свидания. Хотите, — дожидайтесь.
— Нечего нам дожидаться. Которые люди не понимают…
Я уже не слышал конца фразы, потому что входил вместе с Иваном Ивановичем в избу.
При нашем входе произошло легкое движение. Проповедник заметил меня и остановился.
— А! Милости просим, — сказал он, раздвигая баб. — Пожалуйте. Не чайку ли захотели испить? Здесь самоварчик найдется, даром что раскольничья деревня.
— Я вам помешал?
— Какая помеха. Хозяйка, ну-ко самоварчик! Живее!
— А ты нешто потребляешь чайную травку? — спросила стоявшая впереди полногрудая молодка с бойкими, черными, как уголь, глазами.
— Если господин пожелает угостить, — с удовольствием… и другого чего выпью.
— Пожалуйста, — сказал я.
— Позвольте напиросочку.
Я подал. Он закурил, насмешливо оглядывая удивленных женщин. В избе прошло негодующее шушуканье.
— А ты, видно, сосешь-таки? — язвительно спросила та же молодка.
— Сосу… по писанию. Разрешается.
— А в коем это писании, — научи-ко-сь.
Он докурил и через головы молодиц бросил папироску в лохань с водой.
— Еще кидатца, — с неудовольствием сказала хозяйка, возившаяся около самовара.
— Не кидай, озорной, пожару наделашь, — поддержала другая.
— Пожару? У вас поэтому из колодцев не выкидывало ли, огнем из печи не тушите ли?
— А ты што думаешь? Ноне все бывает. Ноне вон и попы табак жрут.
— Быват, быват. Ишь голос, что колокол. Тебе бы в певчие, в монастырь. Пойдем со мной.
Он потянулся к ней. Она ловко увернулась, изогнувшись красивым станом, между тем как другие бабы,
