спросил:
– Может, заедем в Аррас? Там штаб Горта.
– У англичан сейчас ничего интересного. Лучше в Камбре.
– Ладно, поедем в Камбре.
Действительно, в Аррасе, где стоял штаб английских экспедиционных сил, делать было совершенно нечего.
В машине снова наступило молчание. Вез их тот же шофер, который накануне доставил Жюля в Венсеннский замок. Бенуа не узнал его, как не узнавал официантов в ресторане, – на них он не обращал внимания.
Шофер с особым шиком небрежности вел машину, придерживая одной рукой колесо штурвала. Навстречу прогрохотал слоноподобный грузовой автомобиль. Шофер даже не отвернул. Он пронесся мимо на расстоянии нескольких сантиметров. Жюль невольно отшатнулся в сторону.
– Нельзя ли ехать поосторожнее? – недовольно проворчал он. У него захолонуло сердце.
– Да, месье! – Сержант положил на штурвал другую руку, но вскоре рассеянно опустил ее снова.
Леон усмехнулся.
– На фронте неизбежны опасности, а мы едем на фронт.
– Благодарю вас! Я не хочу превращаться в такую вот кляксу, – Жюль указал на лобовое стекло, где остался желто-зеленый след разбитого шмеля или какого-то другого насекомого. – Здесь нет войны и не будет.
– Да, пожалуй… На фронте сейчас безопаснее, чем в машине. Действительно, странная война… В Испании было иначе.
– Вы долго там были?
– Нет. С полгода.
– Интересно, чего вас понесло туда? Убеждения?
– Нет, просто так… Поиски впечатлений.
– Вы, как мальчишка, бежите туда, где стреляют.
– Зато я многое видел. Не скажу, что понял, но видел.
– Там нечего понимать: русские хотели залезть в Испанию, а Гитлер не дал им, стал помогать Франко. Все ясно.
– Какая ерунда! Русских там почти не было.
– Но были их танки, самолеты, были…
– Да, к нашему стыду, там не было только французского оружия. Мы играли в нейтралитет, в невмешательство. Что другое, но одно я понял – испанцев мы предали. И не только испанцев. В Интернациональной бригаде были десятки национальностей, в том числе и французы. Три тысячи французов – бойцов Интернациональной бригады спят вечным сном в испанской земле. Их тоже предали. Это было на моих глазах. Я сам…
– Ах, оставьте! – Жюль недовольно поморщился. – К чему громкие фразы! Франко оказался сильнее, красные слабее. Это внутреннее дело испанцев. При чем здесь мы?
– Слушайте, Бенуа, – Леон начал злиться, его выводила из себя самонадеянная и снисходительная манера Жюля вести разговор, – нельзя же уподобляться проституткам, как те, что утром проходили по набережной, неопрятные, с размазанной, стертой краской. Им лень привести себя в порядок, а главное – незачем, нет клиентов… Вечером они опять намажутся, сменят залапанные блузки и станут опять похожими на порядочных женщин. Но ведь это же проститутки, а вы…
– Перестаньте грубить, Леон! Сегодня вы, надеюсь, не пьяны?
– Да не о вас идет разговор, месье Бенуа, – на скулах Леона забегали желваки. – Впрочем, можете принимать и на свой счет. Послушайте меня внимательно… Мы предали больше, чем одну Испанию. Я много думал об этом. Именно в Испании Гитлер почувствовал свою безнаказанность. Там он возомнил себя гением, которому все нипочем. Он уверовал в свою силу. Это подсказали ему мы – французы и англичане. Я не говорю уж об американцах… Если бы мы вели себя в испанском вопросе так же, как русские, Гитлер не посмел бы кинуться в новые авантюры. Он не рискнул бы нападать на Польшу, на чехов. Фашизм мог бы кончиться под Мадридом, и нам не пришлось бы затевать теперь эту комедию странной войны, на которую мы с вами едем, а полмиллиона испанских солдат не сидели бы во Франции за колючей проволокой. Южную Францию мы превратили в концлагерь… Этот позор нам долго не смыть.
– Позор? – Жюль пожал плечами и потянулся в карман за сигаретой. – Я бы назвал это целесообразностью. Видите ли, мой дорогой, такие категории, как позор, честность, правдивость, теряют свое значение в большой политике.
– Точно так же думает Гитлер.
– Что ж, возможно, он прав. Надо быть объективным.
– Послушайте, Жюль, я пытаюсь говорить с вами как с порядочным человеком, но вы просто…
Усилием воли Терзи сдержал поднявшееся в нем раздражение и проглотил готовую сорваться с языка грубость.
– Вы совершенно нетерпимы, Леон, – сказал Бенуа. Он сохранял снисходительно-покровительственный тон, который усваивают люди, занявшие определенное положение в обществе. – Вы нетерпимы, – повторил он, – Топорщитесь, как морской окунь, и совершенно напрасно… Остановимся завтракать, это поднимет ваше настроение.
Леон промолчал. Оба они сидели рядом на заднем сиденье и думали каждый о своем. Жюль подумал о
