– Идите, прошу вас!..
Леон подчинился.
С холма открывалась широкая панорама реки, стиснутой обрывистыми берегами. По дороге ползли игрушечные повозки, груженные снопами. На виноградниках работали женщины в ярких платьях. Присели на траве, у куста шиповника. На нем уже появились глянцевитые, подернутые оранжевым цветом плоды.
– Смотрите, будто и не было войны, – сказала Лилиан, словно очнувшись от забытья.
– Сейчас меня не интересуют ни война, ни мир, ничего, кроме…
– Кроме чего?
– Вы помните запах маслины, Лили?
– Да…
Терзи обнял ее за плечи, так же, как там, в дороге, привлек к себе, нашел губы и застыл, задохнувшись.
Лилиан беспокойно оглянулась:
– Не надо, Леон! Нас могут увидеть…
– Ну и пусть!
Он потянулся к ней снова, но она отстранилась.
Стало прохладнее. Умолкли цикады, наполнявшие треском воздух. К усадьбе подошли, когда солнце готово было скрыться за горизонтом. И ей и Леону казалось теперь, что все на них подозрительно смотрят, о чем-то догадываются. Лилиан все еще не могла осознать, что произошло с ней. Испытывала трепетное и беспокойное чувство. Она почти знала, что так получится. В груди подымалась теплая волна почти материнской нежности к человеку, шагавшему с ней рядом. Нечто похожее переживал и Леон, но более сильно и остро. Внутренне протестуя, пытался скрыть это под нарочитой развязностью. Кругом почти никого не было. Только несколько женщин шли с виноградников, да дядюшка Фрашон обогнал их на арбе. Он возвращался с поля, где возил снопы. Радушно улыбнулся и поклонился:
– Здравствуйте, мадам! Добрый вечер, месье Терзи! Как ваша нога?
– Спасибо, дядюшка Фрашон! Скоро смогу идти хоть до Парижа.
– Ну и хорошо! А я гляжу: кто это так далеко в холмы забрался? Хозяйку-то я сразу узнал… Будьте здоровы!
Невинные слова Фрашона вновь повергли Лилиан в трепет. Леон сделал вид, что ничего не произошло. Когда арба удалилась, тарахтя по наезженной колее, он приостановился, посмотрел на пшеничное жнивье.
– Смотрите, Лили, уже конец лета… Мне бы хотелось, чтоб скорей наступила осень.
– Почему?
Леон невпопад скаламбурил:
– Чтоб упали эти кленовые листья.
Кивнул на ее платье и тут же почувствовал, как неудачно сострил. Она вспыхнула и отвернулась.
– Зачем вы так, месье Терзи?..
Мгновенно рассмеялось обаяние вечера. Исчезла, поблекла приподнятость, наполнявшая их до той минуты.
– Я больше не буду, – с искренним сожалением, тихо сказал Леон, но это ничего не исправило, не изменило.
Они прошли мимо кузницы-мастерской, пристроенной к гаражу. Дверь была распахнута, и там кто-то еще работал. Гудел вентилятор переносного горна, раздавался дребезжащий стук молотка по железу. Загораживая вход, стояла разобранная жнейка. Из мастерской высунулся Шарль Морен, смахнул со лба пот. Шарль так и осел здесь после капитуляции. Нанялся механиком к Буассону. Леон не видел его несколько дней – Шарль на велосипеде ездил в Париж. Сказал, что хочет проведать мать.
– Ну как там, в Париже? – спросил Леон, когда они поздоровались.
– Не особенно весело. Самое оживленное место – форт Шатобриан, куда свозят заложников. Их расстреливают в крепостном рву – по пятьдесят человек за каждого убитого боша. Господин Абетц повысил расценки вдвое – сначала стрелял по двадцать пять. Но все равно не помогает.
– Я не слышал об этом. Здесь гораздо спокойнее.
– Вы о многом не слышали, месье Терзи… Я предпочел побыстрее смыться. Лучше не встречаться на улицах с сигарными этикетками!
– Что это такое?
– Нарукавные повязки немецких патрулей. Как этикетки на гаванских сигарах. Париж не скупится на хлесткие прозвища.
– Что же вы там делали?
– Ничего. Хотел выпить стаканчик мартини, но в бистро тоже немцы, французам не хватает места. Мне это не понравилось. Я захватил с собой приятеля, и мы укатили обратно. Вы правы, месье Терзи, здесь гораздо спокойнее. Только надолго ли?.. Знакомьтесь.
За спиной Шарля выросла фигура второго парня. Леон его сразу узнал – шофер, который возил их тогда на передний край.
