– Что Гарибальди! А Капоретто? Я помню, отец рассказывал, как они драпали… Подожди, подожди, – Бруно остановил брата, который хотел перебить его. – Подожди. Французы нас побили, хотя мы как будто бы выиграли войну? Побили. Я сам едва унес ноги. В Северной Африке мы отступаем? Отступаем. Скажешь, от храбрости? Так, что ли?! А сейчас греки поддали нам пониже спины. Удивляюсь, как мы захватили Албанию! Наверно, потому, что меня там не было, – Бруно засмеялся. – Скажешь, не прав я?
– Прав и не прав. Сначала ты мне скажи: зачем тебе воевать с греками?
– То есть как?.. Не знаю…
– В том-то и дело. И другие солдаты не знают… А после того, как захватили Албанию, ты лучше стал жить?
– Не замечал что-то…
– А граф Чиано, у которого наша мать работает судомойкой? Ты знаешь, что он стал богатейшим человеком в Италии, прихватив себе албанские рудники?
– Ну и что же? Мне от этого ни жарко ни холодно. – Бруно все еще не понимал, к чему клонит Луиджи.
– Нет, жарко и холодно. В Северной Африке итальянские солдаты изнемогают от зноя, а в Греции гибнут от холода. Ты сам говорил, сколько у вас обмороженных, скольким солдатам ампутировали ноги и руки.
– Так я же и говорю, что не хочу воевать.
– Нет, подожди. Муссолини нападает на Грецию, не спрашивая, хочет ли этого солдат Бруно Челино. Гитлер тоже не спрашивает немцев, хотят ли они воевать… Так вот, слушай меня, братишка, внимательно. Когда-нибудь ты поймешь это. Чтобы не было войны, надо уничтожить самую причину, которая ее порождает в наше время, – фашизм. Ради этого я поехал в Испанию и ради этого бежал из Вентотене. Ты знаешь, что это такое?
– Нет, не слыхал.
– Концлагерь. Такой же, как Дахау в Германии. Муссолини гноит в нем итальянских борцов за свободу, прежде всего коммунистов.
– Да сам-то ты коммунист?
– Да. Ты разве не знал?
– Предполагал, но не был уверен… Все равно не понимаю тебя. Недавно мне встретился один берсальер, говорил почти так же, как ты. – Бруно рассказал брату о солдате, ехавшем с ним в повозке по горной заледенелой дороге, о надписях на стенах и о портрете Муссолини, приколотом штыком, как жук на булавку.
Луиджи заинтересовал рассказ брата. Он переспрашивал, заставлял повторять снова, смеялся над выходкой солдата и огорчился, узнав, что его и тосканца задержали чернорубашечники. Грозили судить, но как будто бы снова отправили в действующие части.
– Вот видишь, – Луиджи заключил рассказ брата, – это еще только начало. Втыкают штыки пока лишь в портрет Муссолини. Подожди, доберутся и до него самого. Итальянский народ покажет себя. Храбрости нам занимать не придется. Я верю в Италию! И в тебя тоже, братишка!
Луиджи подошел сзади к Бруно и стиснул его плечи руками, потом заговорил снова. Бруно с удивлением смотрел на брата. Луиджи разволновался, глаза его горели; весь он, жестикулируя, подался вперед, словно грудью пытался преодолеть невидимое препятствие.
Братья проговорили весь день. В сумерках Луиджи сказал:
– Я очень рад, что встретил тебя, братишка. Все эти годы часто вспоминал о тебе. Ведь у меня больше никого нет на свете…
Слова брата растрогали Бруно.
– Я тоже тебя крепко люблю, – порывисто ответил он Луиджи. – Думал, уж больше не встретимся… Возможно, ты прав, брат. Как всегда, прав. Но не слишком ли тяжелый груз взваливаете вы себе на плечи? Нечеловеческую тяжесть. Тарпейскую скалу легче свалить, чем Муссолини.
– Ничего, ничего! С каждым днем нас становится больше… Однако пора мне. На одном месте нашему брату задерживаться не следует. Пойдем, проводи меня по старой памяти. А вот это возьми себе, почитай. – Он протянул Челино листовку, отпечатанную на серой оберточной бумаге.
Челино прочитал заголовок: «Муссолини ведет нас к гибели». Луиджи добавил:
– Будь осторожен. Прочитаешь – передай кому-нибудь из надежных людей. Прознают в Овра – влепят хуже, чем за дезертирство.
– Это что же, твоя работа?
Луиджи усмехнулся.
– Общая… Пошли, пошли, братишка! Уже стемнело.
Братья вышли на улицу, знакомую с детства, пошли по тому пути, по которому Бруно когда-то провожал Луиджи во Францию. На улице стояла темень. Дошли до угла. На стене в отблесках тусклой лампады темнел лик пресвятой богородицы. Перед иконой на коленях стояла женщина и скорбно молилась. Когда братья прошли, Бруно сказал:
– Помнишь, Луиджи, тот раз тоже кто-то молился. Мы расстались вон у того фонаря.
– Помнишь?! Давай и на этот раз здесь простимся. Будь счастлив, братишка…
Они поцеловались. Бруно едва удержался от слез.
– Ты тоже будь счастлив, – сказал он. – И осторожен. Когда же мы теперь встретимся?
– Не знаю. Если не встретимся, помни наш разговор… Прощай, братишка! – Луиджи, как в прошлый раз,