а он вошел в раж и еще, и еще, тут у коровенки ноги и подломились, ну сынок и кинулся спасать кормилицу, хлыстом быка по заднице охаживать. Бык соскочил с животины, и на сына, глаза налитые, малец споткнулся, но все ж успел откатиться в сторону, а бык уже опять разворачивается, пришлось Федору (пастуху) его пристрелить. Благо, что ружье всегда заряжено, волчишек пугает. Так и не знаем, кто коровенок в этом лете крыть будет, – горестно закончил свое повествование Петр, сворачивая к своей хате.
В доме у Ефимыча во всю готовились к встрече мужчин. Раскрасневшаяся Настена как раз вынимала чугунок с кипятком из печи: мало ли раненые будут, так инструмент в кипятке ошпарить. Жена Ефимыча колдовала над тестом, а пришедший в себя Петрович сразу спросил насчет раненых и, узнав, что осколком бомбы несерьезно зацепило только Егорку Огородника, сразу отправился к нему на хату, недовольно ворча под нос, что он сам знает, кого серьезно, а кого нет.
Я же, примостившись в углу, молча, любовался Настей, ее живым гибким телом, точными, без суеты, движениями рук.
Заметив мое внимание, она остановилась посреди комнаты, поправила светлую прядь волос и, открыто взглянув на меня, слегка покраснела.
– Мы баню натопили, – сказала она, – а то вы все уже грязью заросли в делах и заботах, – сообщила Настена, несмело улыбаясь. – Я тебе рубашку и исподнее приготовила, а, пока мыться будете, я и штаны постираю…
Милая девочка, всегда о такой заботливой мечтал.
– Ну, Настена, охмурила мужичка, – делано улыбаясь, произнес вошедший в горницу Ефимыч. – Хватит вам любезничать, пора в баню, а потом за стол…
Парились вчетвером – староста, я, Митька и ближайший сосед Петро. Сначала я веничком помахал над Ефимычем, потом он меня разложил на полоке и показал такой класс владения веником, что я еле слез оттуда и, шатаясь, побрел в предбанник. Митька выскочил за мной и присел рядом с Петром.
– Эх, счас бы в холодный, чистый пруд окунуться, – мечтательно произнес Митяй.
– Так в чем же дело? Вон, за баней, – делано недоуменно сказал Петр.
Митька нагишом выскочил на улицу и через минуту вернулся смущенно красный.
– Ты чего? – спросил я. Петр откровенно ржал.
– Да там болото с отстойником, чуть не нырнул…
Ребята пошли париться по второму разу, а в предбанник вышел Ефимыч:
– Вот так, Степа, серьезные люди приходили по мою душу, помнишь труп на плоту, который прибило к нашему берегу? Это люди из самой сильной группировки Полиса. Когда мертвяка обыскивали, я татуировку на плече видел – орел и знак СБ выколот был, рулит этой группировкой старикашка лет за семьдесят, он еще до катастрофы в службе безопасности при тогдашнем правительстве работал, видимо как-то узнали про наше хранилище. Возможно, даже твоего отца именно они порешили. Ну ладно, что печалиться, будем живы – не помрем! Сейчас пойдем за стол, попразднуем, а завтра и свадьбу сыграем, не то с этими заботами дочь в девках останется.
Сон, мой сон: темная вода реки и плот, плывущий по ней. На плоту стоит крест, к которому привязан мой отец. Седая голова безвольно свесилась на грудь.
На другом берегу реки стоит моя мать с маленькой девочкой на руках и машет мне, зовет к себе, а я не могу войти в воду. Внезапно отец поднял голову и что-то произнес, потом еще что-то сказал, но я его не слышу, ни один звук не пропускает серый воздух. Я отчаянно закричал и проснулся. Рядом со мной на кровати сидела Настя, ласково гладила меня по голове, улыбалась и ничего не говорила. Да, набрались мы вчера с тестюшкой, он все лез целоваться и кричал: «Сынок, да мы с тобой горы свернем! Да кто такие эсбэшники – плюнуть и растереть, эй, бабы, что есть в печи, на стол мечи, водки мне, водки!» Ну и так далее. А я молчал и, пьяно улыбаясь, смотрел на суетившуюся вокруг стола Настену.
Приподнявшись с постели, я приобнял свою невесту и впился в пухлые губы долгим поцелуем. Ничего, спокойно вытерпела даже утренний перегар, рывком повалил на кровать, под сорочкой у нее ничего не было, в смысле одето, ух ты, моя милая!
Свадьбу гуляли всем хутором три дня. Сначала собрали большой стол в общинной избе, за которым тесно, но уместилось все взрослое население хутора. Бабы со всех дворов снесли свою домашнюю снедь: чего тут только не было?!! Пироги с различной начинкой, картофельные шанежки, дымящиеся ломти тушеной сохатины, копченые окорока и рыба соленая, прикопченная и запеченная в сметане. Ну и, естественно, спиртное: прозрачная как слеза самогонка для мужчин и домашнее вино из дикого винограда, яблок и сливы для женщин. Отдельно тесть принес и торжественно разливал сам в кружки несколько бутылок коньяка и виски почти шестидесятилетней выдержки (склад распотрошили рейдеры, не иначе). Сначала все сидели чинно, даже скованно, но после двух-трех тостов расслабились. Послышались нестройные крики «горько», и разговор за столом пошел вразнобой. Потом пели частушки, в основном похабные:
Потом мужичок, сидящий напротив Митьки, двинул его в ухо, тот в ответ опрокинул на него горшок с какой-то горячей кашей – и понеслось… Тесть придерживал меня, затем дерущихся вынесло на улицу, причем число участников возросло до дюжины. В это время Ефимыч, успокаивая оставшихся за столом, приговаривал:
– Спокойно, давайте выпьем за молодых и удачную свадьбу, так как свадьба без драки, как пиво без раков.
На улице уже, кажется, помирились и слышались голоса:
– А ты меня уважаешь?
Потом кто-то достал старую гармошку, и вся свадьба под проливным дождем месила грязь на улице, изображая танцы. К этому времени мы с женой удалились в дом, подаренный нам тестем. Дом был старым, с посеревшим от времени срубом, но это был наш дом, и внутри было неожиданно чисто и уютно. Хорошо протопленная печь и пуховая перина – что еще нужно для первой (то есть уже второй) брачной ночи? Мы, как бы выразился мой друг Юра, были самодостаточны, нам никто не был нужен, мы интересовались только друг другом, познавая тайны тела любимого человека…
Я проснулся от ее взгляда, в окно лился серый свет дня, и даже полумрак комнаты не мог притушить свет ее зеленых глаз, обрамленных густыми черными ресницами. Настена, мягко улыбаясь, склонилась надо мной, и я, недолго думая, опять повалил ее в постель.
В дверь громко и настойчиво стучались.
– Сейчас открою, – проговорил я и, поспешно надев на себя холщовые штаны, вышел в сени.
– А вот и мы, – выдохнул на меня перегаром Ефимыч. – Как там жена? Мы вам поесть принесли, – и достал из кармана бутылку коньяка.
– Со вчерашнего заныкал, – пояснил тесть. – А поесть, поесть. Он поискал глазами и увидел входящую жену с тарелкой каких-то объедков: – Вот и закусь, не взыщи, зятек, все вчера подъели, – сказал он с извиняющейся улыбкой. Черт-те что, какие-то кости, обкусанные пироги, а жрать после такой ночи действительно хочется. Настена уже оделась и, пристроившись за моим плечом, с затаенной улыбкой смотрела на мать. С улицы появился Настин младший брат Игорь, несший исходившего паром, только что из печи поросенка (ай да теща!) и еще чего по мелочи. Все это, молча, разложил на столе в горнице, а тесть, пройдя в комнату, сел за стол, налил в кружку коньяка, крякнул, закусил куском соленого огурца и неожиданно трезвым голосом спросил почти жалобно:
– Ну, у вас все хорошо, дети?
