Дрожа со сна, от волнения и холода, в полном недоумении, что бы это могло означать, я спустился по лестнице в промозглый туман, словно на дно молочного озера. Спустя несколько минут из этого тумана вынырнули радужные, размытые пятна фар.
После улицы в «козле» было жарко от мотора и как-то особенно сонно. Три человека, ехавшие со мной, — правильнее, которые везли меня, — все время надрывно и очень заразительно зевали. Пахло бензином, мокрым сукном и еще чем-то. Человек лет пятидесяти, сидевший рядом со здоровенным шофером, протянул мне теплую и сильную руку. Это и был Андрей Щука. У него были бы обычные черты лица, «без особых примет», если бы не полдесятка шрамов на шее и руках. Впрочем, не очень заметных. А его пожатие мне всегда нравилось, я о многом сужу по рукопожатию.
Лейтенант, что примостился рядом со мной, отчего-то покраснел и сунул мне холодноватую ладошку.
— Клепча… Якуб… Иванович… очень приятно.
Ну, этот был по крайней мере устойчив. И то слава богу.
Машина рванула с места, и только тут я заметил, что за нею слепяще моргнули фары второй. Краем глаза я увидел, как к нашему кортежу пристраивается один мотоцикл… второй.
Ощущение было удивительно неприятное. Я чуть было не начал думать, что, может быть, все же выкинул в жизни нечто такое… что с точки зрения уголовного кодекса… Потом, обозлившись на самого себя, я представил еще большую глупость: что я резидент и еду тайно на встречу с шефом (господи, сколько же это я насмотрелся дрянных фильмов!) в какой-то лесной дом. На прием заморского посла это похоже не было: не хватало солнечного света и почетного караула.
— Вот он и говорит продавцу… — Клепча, видимо, продолжал рассказывать анекдот: — 'А есть ли у вас оленье седло? Ведь магазин-то называется «Дары природы». — «Нет, — говорит продавец, — есть нототения». То есть в смысле рыба. «Ну, а лосятина есть?» — «Нототения есть». — «Гм, ну а хотя бы колбаса домашняя есть?» — «Берите нототению, в ней фосфора много». — «Знаете что, — говорит покупатель, — мне не надо, чтобы… светилось…»
Шофер коротко хмыкнул, Щука только головой покачал.
— За такие бородатые анекдоты при их миропомазанном величестве Николае знаешь, что делали? Ссылали туда, где козам рога правят… На Аляску.
— Аляску к тому времени продали, товарищ полковник, — сказал Клепча.
Полковник на миг замялся.
— Да я не про того Николая говорю. Я про Первого. Твоему же анекдоту хуже.
— А какая же тогда, Андрей Арсентьевич, нототения была?
— К сожалению, ты прав — не было. Пытливый ты человек, Клепча, скрупулезный. Дока!
— Надо знать, Андрей Арсентьевич, иначе таких ошибок наделаешь…
— Ну, хорошо. — Щука повернулся ко мне, но почему-то только в профиль. — Рассказывайте.
Я рассказал. Мне было не по себе. Я не разбирался ни в том, что делается, ни в том, что они такое говорят, как не разбирался потом ни в деталях опознания, ни в том, кто из них следователь областной прокуратуры, а кто старший усиленной оперативной группы. Кое-как еще мог сообразить, что вот это «проводник служебной собаки» — так, кажется, он называется, — да и то потому только, что при нем была собака. В домино сыграть, выпить — это можно, но что касается дела, то я хотел бы всю жизнь быть подальше от людей их профессии. Потому что это только в плохих романах человек бьет в ладоши и прыгает от радости по той причине, что к нему в дом каждый день повадилась ходить милиция. На месте следователя я в таком случае обязательно поинтересовался бы, а чего это он пляшет и рукоплещет? Но тогда и романа не было бы! Потому что ящик с долларами обязательно нашли бы тут же, в клумбе у этого весельчака, и не надо было бы присматриваться к подозрительному поведению мальчика Пети и к тому, откуда пенсионер Синичка берет деньги на ежедневные оргии с манекенщицами.
За стеклом машины, как на фотоснимке, постепенно стали проявляться сквозь туман черные деревья. Туман плыл откуда-то волнами, наверное, с низины. Машину начало бросать по корням. Потом она остановилась, деревья кончились, и взору открылась огромная поляна в хаосе мглы, которая шевелилась над нею.
Мы вышли, и только тут Щука спросил:
— Ну, а главная причина твоего беспокойства?
— Мне показалось, что вокруг замка есть царапины.
— Витя, — обратился Щука к мотоциклисту. — Отвези Степанца к квартире, пусть дежурит там. Адрес? Вот по этому адресу. Отвези и сразу возвращайся.
Звук мотоцикла скоро заглох в ватной мгле, и снова стало тихо. Мы шли по пластам слежавшейся, словно графитной, листвы. Я взглянул на часы, но заметил не время, а то, как над рукавом пальто сновали, суетились микроскопические капли тумана, ясно видные глазу на фоне темного сукна.
Край поляны. И я вдруг увидел у самых ног мелкие, беззвучные волны, изредка лизавшие песок, и понял, что это не поляна, а озеро, густо окутанное мглой. И сразу же все встало на свои места, я узнал, где нахожусь. И эту кривую березу с шарообразным капом-наростом, и, немного поодаль, неясную тень лодки на приколе, и толстый ствол черного дуба у воды. Узнал озеро Романь, куда мы так часто приезжали рыбачить с Марьяном.
И тогда предчувствие огромной беды, даже уверенность в ней сжали мое сердце.
Из тумана долетели глухие голоса, выплыли тени. Несколько человеческих, одна собачья. Возле собаки стоял молчаливый человечек со смешным лицом. На меня пока что никто не обращал внимания, и я пристроился к нему.
— Космич.
— Старшина Велинец, — сипло сказал он.
— А собака? — Я протянул руку. — У-у, соб-бака моя.
— Рам, — сказал кличку старшина и тихо добавил: — Не советую его ласкать.
— Укусит?
— Бесполезно.
Мимо нас прошел полковник, и только теперь я вдруг понял, почему он всегда старался держаться справа и показывал только профиль: у него почти не было правого уха. Я знал, что в сорок пятом он попал где-то под Ошмянами в руки банды Бовбеля. Веселенькая история. Допрашивал заместитель атамана, и только потому ночью Щуке удалось убежать. Сам не выпустил бы.
Клепча сказал бы о Щуке: «Старый, изгрызенный, закаленный в битвах волк».
— К нам он привык. А вы — свежий человек. Но это у него не от стыда. Это чтобы дать привыкнуть.
Я удивился, что старшина заметил мое смущение, но не заметил, что мы с полковником на «ты». Тут от группы людей долетели голоса, и я узнал их: глухой голос лесника и звонкие дисканты двух детей.
— Сторожка моя тут… на берегу… Ну, приехал он…
— Он часто тут ловит, дядька.
— А мне что? Дети ходят в школу… — Глухой в тумане голос.
— Мы, дядька, зарослями шли, напрямки. Видим, машина стоит. — Это опять голос мальчонки.
— «Запорожец» стоит, дядька полковник.
— День, значит, стоит пустая… И второй тоже… А на третий уже я тревожиться начал. И лодку на воде увидал… в глубине заводи, холера на нее.
Ветер постепенно начал вздохами сгонять с озера туман.
Четче проступили силуэты людей и что-то темное, длинное, лежавшее на траве у их ног.
Над заводью, то поднимаясь, то снова опадая на воду, колыхалась кисея тумана. Ее хотя и медленно, но относило, и все чаще сквозь нее проступало пятно буя на воде, силуэт лодки, фигуры людей, которые, стоя в ней, ощупывали баграми дно.
Я догадался, что это место происшествия.
— Подойдите, Космич, — сказал голос полковника.
Я подошел. С того длинного и темного откинули брезент. Я увидел, что то лежит на пожелтевшей прошлогодней траве. Одежда была похожа, но лицо… Лица не было. «Раки, что ли?» — мелькнула нелепая мысль. Меня начало мутить.
Еще раз вспыхнули блицы. Я отвернулся, и Щука, видимо, понял, что мне плохо: тысячи трупов видел я
