вскинули головы к воспитательнице и тоже зачем-то встали.
Галина Николаевна склонилась над Середой, тихонько потормошила ее за плечо:
— Света… Света, твой папа приехал…
Середа поднялась на руках и села. Лицо ее, потемневшее, с глубоко запавшими глазами, было абсолютно спокойно, будто потеряло способность выражать хоть какое-то живое чувство. Она равнодушно оглядела подруг, воспитательницу, чуть свела брови, пытаясь понять, чего от нее ждут, что надо делать. Потом встала, вынула из шкафа большую спортивную сумку и принялась складывать в нее вещи.
В гробовой тишине раздавались только ее шаги и странный, едва слышимый, высокий звук: все девчонки молча плакали. Под этот бесконечно тянущийся на одной ноте звук Света медленно двигалась между замерших, будто окаменевших девчонок, аккуратно складывала блузки, свитер, халат, юбку. Хитон оставила на плечиках в шкафу, попавшиеся под руку пуанты не глядя бросила на пол.
— До свидания, Света, — сказала Галина Николаевна.
Середа обернулась на голос, пусто взглянула на воспитательницу, надела куртку и вышла. Подруги двинулись следом. В комнате перед тумбочкой с выдвинутыми ящиками остались лежать пуанты, потертые, с разбитыми носками, и новые, еще ни разу не надетые. На тумбочке, свесив уши, сидел забытый заяц…
В вестибюле ее отец — растерянный, виновато улыбающийся маленький человек — суетливо подхватил сумку. За стеклянной дверью у крыльца светились красные стоп-сигналы такси.
Середа по очереди обнялась и расцеловалась с подругами, равнодушно глядя за спину им неживыми глазами, повернулась и пошла за отцом. Подруги высыпали на крыльцо, кто-то махнул рукой, но Света, не оглянувшись, села в машину, и такси тронулось.
— Чего ревете, дуры?! — вдруг зло крикнула сквозь слезы Ильинская. — Завидовать надо! Как нормальный человек жить будет!
Девчонки постояли еще на крыльце, зябко обняв себя за плечи, вытерли слезы и вернулись в интернат — к учебникам, в музыкальные классы. Только Нина не могла успокоиться, она лежала на кровати, подтянув коленки к груди, уткнувшись в подушку, всхлипывала уже без слез.
В комнату заглянула Оля Сергиенко, тихая, незаметная девчонка из «корды», подозвала Юльку, виновато сказала, глядя в сторону:
— Понимаешь, Юль… это… порвала совсем… — как доказательство, она держала в руках рваные балетки. — Мы со Светкой одного размера…
Юлька молча отдала ей Светины туфли. Присела рядом с Ниной.
— Ну что ты, Нин… Не надо…
— Я следующая… — с трудом выговорила Нина, ее бил озноб. — Я… следующая буду…
— Что за ерунда, — Юлька погладила ее по голове. — Никто тебя не выгонит.
— Разве это справедливо… — всхлипывала Нина. — Почему все так несправедливо?.. Она лучше всех… Разве она виновата?..
— Конечно, не виновата… Ты попробуй заснуть, давай, я тебя накрою, — уговаривала Юлька, гладила ее, пыталась убаюкать.
— Разве я виновата, что я такая? Я в сто раз лучше тебя танцую!..
— Конечно, лучше.
— У меня прыжок лучший в Союзе!
— Конечно, лучший, все знают, — торопливо соглашалась Юлька.
— Разве я виновата? — у Титовой начиналась истерика. — А кто виноват?! Ненавижу! Ненавижу!! — она замолотила себя кулаками по бедрам, по животу, по груди. — Ненавижу этот мешок!
— Не надо, Нин, перестань, не надо. — Юлька поймала ее за руки, навалилась всем телом, крепко сжав запястья. — Все будет хорошо… Вот увидишь… честное слово… Ты похудеешь… Все будет нормально…
Титова, наконец, расплакалась, уткнувшись ей в колени, как ребенок.
— Арза, — Ия заглянула в комнату. — К телефону. Пока Галины нет…
— Иди к своему мужику! Иди, иди! — Нина отталкивала Юльку и удерживала одновременно.
— Ну что ты, никуда я не пойду. Не бойся… — Юлька махнула у нее над головой Ие, покрутила пальцем в воздухе: сама позвоню. — Я с тобой…
Когда Ия вернулась в комнату, Юлька спала сидя, прислонившись щекой к стене. Уткнувшись лицом ей в колени, спала Нина.
На сцене учебного театра шла репетиция. Не занятые в отрывке ребята сидели в зале, разговаривали шепотом. Астахов и Хаким играли в очко на пальцах. Выкинули, молча посчитали, и Хаким, обреченно кряхтя, пригнулся за спинкой кресла. Астахов, мило улыбаясь вокруг, опустил вниз руки, послышались звонкие щелбаны, Хаким вынырнул, потирая лоб, и начался новый кон.
Демин, положив голову на руки, исподлобья следил за Юлькой. После неожиданного объяснения он не подходил к ней, работал спокойно, а в компании хохмил и веселился больше прежнего, ни разу даже взглядом не напомнив о ночном разговоре, и Юлька была благодарна ему за это.
Репетировали финал — Жизель с виллисами. Балетмейстер, приподнимаясь на цыпочки, высоко вскинув брови, дирижировал танцем.
«…Как глупо, Зайчонок, как несправедливо все в этой жизни! Уехала Света… В восемнадцать лет — снова в десятый класс. Она могла стать первой балериной Союза, а кем она будет там — второгодницей… Самое страшное, что она даже не плакала — все равно. Можно выходить замуж, рожать детей, работать где-то — все равно. Жить дальше или нет — все равно…».
— Азарова! Это танец любви, а не похоронная процессия! Ты же актриса, черт тебя возьми! Лучше наври, но улыбнись…
Юлька кивнула, прикидывая, сколько осталось до конца репетиции — полчаса? Минут сорок? Господи, продержаться бы…
— Еще раз финал, — балетмейстер, просветленно улыбнувшись, вскинул руки и уронил. — Ты кто такая?
— Я? — Ильинская испуганно выглянула из третьего ряда виллис.
— Да! Ты!
— Ильинская…
— Еще раз услышу твой звонкий голос — полетишь со сцены, кувыркаясь! Варьете по тебе плачет!.. Финал. И-и…
«…Игорь сказал недавно — я слово в слово записала в дневнике: „Вас обманули. Вас заперли в четырех зеркальных стенах, и вы думаете, что балет — это весь мир, что человечество делится на тех, кто на сцене, и тех, кто в зале…“»
«После отъезда Светы я осталась одна на месте стажера в Большом. Месяц назад умерла бы от счастья, а теперь… Еще год неопределенности, еще год что-то кому-то доказывать. Сил нет. Работаю по инерции, сама не понимаю, что делаю и зачем…».
— Стоп! — балетмейстер устало вздохнул. — Это не балет! Это черт знает что! Это… это художественная гимнастика! — придумал он, наконец, самое страшное ругательство, отвернулся и ушел к краю сцены.
— Так. Подошли все сюда… Кто помнит слова Анны Павловой? Балет — это…
— …не техника, это душа.
— Так где у вас душа? Мускулы только! Одна мысль — докрутить бы фуэте да не сорвать прыжок… Давайте подумаем. Это древняя легенда. Вы — виллисы. Невесты, не дожившие до своей свадьбы. До своего счастья. Вас хоронили в белом платье и фате… Ночью виллисы встают из могил, подстерегают одиноких путников и убивают их. Как вы думаете — каким образом?
Ильинская неожиданно хихикнула.
— Догадливая, — насмешливо сказал балетмейстер. — Я тоже так думаю… Убивают всех. Всех мужчин. Без пощады. Это не месть — кому мстить, за что? Они хотят получить хоть жалкую долю того, чего не имели в другой, настоящей жизни… И вот ты, — обернулся он к Юльке, — встречаешь человека, который обманул тебя, пришел и разрушил твой маленький тихий рай, лишил тебя всего — счастья, покоя, разума, жизни. И ты спасаешь его! Спасаешь — подумай! — ради какой-то другой женщины, которую он встретит и
