— Постараюсь не напугаться. Спасибо, Андрей.

В шорохе дождя долго слышалось шлепанье ее ботинок. Парни ковырялись в мотоцикле.

— А она... ничего девчонка, правда?

— Вот скотина! Где же он замыкает?

— Правда, девчонка симпатичная?

— Граня?

— Да нет, Ирина! А при чем Граня?

— А при чем Ирина?.. Ну-ка! — Марат попрыгал над заводным рычагом — бесполезно. — Где же собака зарыта?

— Клеммы на аккумуляторе попробуй зачистить...

— Да ни лешего не видно!

— Я посвечу, если спички не отсырели.

Две согнутые фигуры, из-под них — слабый огонек спички. Мерцали в нем холодные нити дождя. Набрела на парней корова, постояла, будто прислушиваясь к их отрывистому, с пятого на десятое, разговору.

— Интересно, ты любил кого-нибудь? Ну... девушку?

— И не одну, старик. Только любовь у меня всегда какая-то квелая. Наверное, мокрый амур обслуживает мою особу.

Андрей чувствовал перемену в Марате. Говорил агроном так, словно вопросы Андрея раздражали его. «Стоит ли из-за мотоцикла так расстраиваться?!» — Андрей решил больше ни о чем не спрашивать.

Марат сам задал вопрос:

— Говорят, Мартемьян Евстигнеевич не родной отец Гране. Правда?

— Да. А при чем тут Граня?

— При том, молодой человек, что ее отец пьет, а мы ушами хлопаем! Понял, при чем? Астраханкины век прожили да чуть не разошлись. Вот при чем! Ты как насчет Койбогара?

— Поеду. Ирина, пожалуй, далеко ушла. Смелая! Рассказывают, Василиса Фокеевна привидение видела.

— Ничего удивительного: я сам видел. Белое, без головы. Вместо головы — борода Мартемьяна Евстигнеевича. Поди, различи ее в темноте! Обыграл его Астраханкин в карты и ушел. Часа через два слышит — скребется кто-то в двери. «Воры, что ли, лезут?» — шепчет дед. «Черт с ними, — отвечает бабка, — лишь бы не твои гости!» Потом уж бух в дверь: «Ый! Ионыч, открой-ка на один секунд!» Опознали: Мартемьян Евстигнеевич кличет. Открыл дед, а тот трясет перед его носом пальцем и: «Ежели б я с дамы пошел, Ионыч, ты б в дураках остался!». Направо кругом — и аллюром домой в исподнем. Не мог простить себе, что не с той карты пошел и последная стопка дружку досталась.

Марат толкнул ногой заводной рычаг, и мотоцикл, будто рассказу хозяина, захохотал с подхалимским усердием. Вспыхнула фара, процеживая дождевую морось. Марат сбавил обороты двигателя.

— Садись, поедем! — шлепнул он по заднему мокрому сиденью. — Никуда твои коровы не денутся... Ну и глупо! Простынешь! — он смахнул с плеч свой толстый грубошерстный пиджак. — На! Я сейчас дома буду, а ты... Единственный раз понравилось мне, когда девушку обманули. Бери, спартанец! Ну, бывай!..

3

Склонившись за борт будары, Граня полоскала белье, а Нюра стояла на округлом мокром камне и смотрела на реку. Чисто по-женски, налево выкрутив сорочку Мартемьяна Евстигнеевича, Граня кинула ее в эмалированный таз с бельем и устало выпрямилась, повела телом, будто показывая, какая у нее гибкая талия.

— Заканчиваю, золотце, — произнесла певуче, тылом ладони отводя со щек рассыпавшиеся волосы. Плетеный узел ее косы отливал неярким блеском овсяной соломы, Нюре чудилось, что от косы и пахнет полевым теплом, тихим бабьим летом. Волны, как рыбы, подныривали под будару и вскидывали ее вместе с Граней. Она улыбнулась: — Люблю кататься, люблю качели!

На яру где-то за поселком громыхнул гром, вероятно, последний в году. Раз за разом разломила небо молния, будто переспелый арбуз треснул. Граня подняла на плечо тяжелый таз и, удерживая равновесие, шагнула на береговой скрипучий галечник, омытый волнами.

— Пошли, подруженька, а то слиняем под дождем.

По взвозу она поднималась медленно, поддерживая руками таз, а Нюра то забегала вперед и заглядывала ей в глаза, то часто топотала рядом, у локтя, и все сыпала скороговоркой:

— Когда мы окончим с тобой сельхозинститут, то мы знаешь что в первую очередь сделаем?

— Ну-ну...

— Ой, я еще не придумала, Грань, окончательно. Мы добьемся, чтобы электродойка, круглый год — раз, стойловое содержание коров — два, соблюдение кормового рациона — три...

— Этого можно и сейчас добиться.

— Так нас же никто не слушает, мы ж не специалисты!

— Хоть министром будь, а рацион не поправишь, если кормов нет.

— Умный министр не позволит, чтобы кормов не было! Я, как ветврач, добьюсь... Знаешь, кто мне присоветовал на ветврача учиться! Мне Жора подсказал. У него же отец ветфельдшер...

Граня переставила таз на другое плечо и, сузив глаза, мгновенно представила себе Пустобаева- старшего: длинного, худого, с апостольскими темными ямами возле висков. «Горка таким будет к старости. — Сочувственно глянула на раскрасневшуюся Нюру. — Дуреха, тоже нашла отраду!» Вслух сказала:

— Этого ветфельдшера я на первом яру столкнула бы в воду.

— Ой, ты что, Граня! — у Нюры испуганно подскочили белесые, невидные бровки. — Разве можно так!

— Можно, — с загадочной угрозой ответила Граня. — Таких — можно!

— Он — тихий хороший человек. И мать у них — тоже тихая.

Граня промолчала, только плотнее сжала губы. А Нюра, не понимая ее озлобленности, все доказывала, какие Пустобаевы замечательные, какие они простые некичливые люди. Не получая ответа, она по-детски надулась и тоже замолчала.

В полутемных сенцах, пахнущих мышами и старым источенным деревом, Граня поставила таз на кадку — «завтра, после дождя развешаю!» — и взяла Нюру за локти, зашептала в лицо торопливо, зло:

— Ты же ничегошеньки, ровным счетом ничего не знаешь... Вот отец, отчим глухой, кривой, пьяница горький. А отчего? Пустобаев, твой тихий славный Пустобаев... Отчим по пьянке проговорился, он только сам с собой об этом, я случайно услышала. И ты молчи! Поняла? Пока молчи. Поняла?!

Нюра перепуганно кивала и чувствовала, что щеки ее мокры, а ноги слабнут и дрожат, словно после непосильной ноши. В распахнутую дверь сенок она плохо видела, как, лопоча, галопом промчался и стих дождь, как через минуту от него запузырился и покрылся лужами двор. В избу вошла, будто полусонная.

Нюра усердно выполняла наказ Андрея: готовить Граню по русскому языку, делать с ней диктанты и писать сочинения на «вольную» тему, как сказал он. Но сегодня занятия не шли ей на ум, она никак не могла сосредоточиться, и Граня, грустно улыбаясь, корила:

— Ну что ты, золотко, загорюнилась-запечалилась? Не надо! Я уж и сама каюсь, что сказала тебе. Диктуй дальше!

Та поднимала с колен газету и вполголоса, чтобы не разбудить спящей Василисы Фокеевны, диктовала:

«Триумфальный полет Андрияна Николаева и Павла Поповича знаменует собой новый шаг...»

Она диктовала и тихо прохаживалась по горнице, успокаивая себя. Шла на зеркало в простенке и видела толстенькую девчонку в цветастом платье, круглолицую, с маленькими заплаканными глазами и вздернутым носом. Шла на приоткрытую дверь в кухню и видела сухую, с гребенкой позвонков под рубашкой спину деда Астраханкина — Ионыча, видела в руке Мартемьяна Евстигнеевича веер карт, прижатых к

Вы читаете Мы не прощаемся
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату