совести. А молодой священник забыл о нем, он горестно, по-бабьи подпер щеку и вдруг с надрывом, со слезой рассказал рассказанное:
Это было столь неожиданно, что у Горки даже подбородок отвалился. Растерянно смотрел парень на мокрую щеку, подпертую рукой в широком рукаве рясы, на мерцающий в завитках волоса нагрудный крестик, на полусмеженные глаза гостя. Пьяное ли горе изливал он, вспоминал ли что-то заветное, никому не ведомое?
Мягкий тоскующий тенор бередил сердце, напоминал о бытии, о любви людской, неразделенной. Бренен мир, бренна жизнь наша! Горке захотелось плакать, ему захотелось перед кем-то излить все. Перед кем? Кому он доверит свою боль и свои муки? Нюра? Ах, Нюра, разве ей такое можно, разве она поймет!
Горка отчаянно потряс тяжелой головой.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Приезжий лектор так и назвал лекцию: «Твое место в жизни». Прочитал, сложил листы и, щуря глаза в белых ресницах, выжидающе посмотрел в зал.
Сидевшая в первом ряду Нюра Буянкина вскочила и, пунцовея от собственной решимости, тоненько выкрикнула:
— Вопросы есть к товарищу лектору?!
Андрей услышал за своей спиной шушуканье, а потом чей-то явно измененный, дерзкий голос спросил:
— А вы, товарищ лектор, нашли свое место в жизни?
По залу, набитому колхозной и школьной молодежью, нерешительно плеснулся короткий смешок. Лектор, ему было лет двадцать пять, не больше, вытер платком вспотевшие ладони.
— Простите, я не совсем уяснил ваш вопрос...
В зале наступила интригующая тишина. Все, по-видимому, ждали необыкновенной развязки. Но тот же измененный, только теперь уже с лукавинкой голос разочаровал:
— Нет вопросов! Отсутствуют!..
Андрей напрягся: сейчас Нюра предоставит слово, а он лишь теперь понял, что сказать-то ему нечего. Лектор говорил о веке атома, о космических кораблях, о новостройках Сибири, где теперь место каждого молодого. А он, Ветланов, собирался призывать в чабаны, на Койбогар! Наверно, убого это будет выглядеть...
— Тише, товарищи, соблюдайте тишину! — Нюра волновалась, успокаивая зал, который веселым шумом провожал с трибуны лектора. — Такое мероприятие... Если нет вопросов, то... кто имеет слово? — и она остановила взгляд на Андрее.
К радости Андрея, его опередил Коля Запрометов, младший брат Ульяны Заколовой.
— Я имею! — крикнул он азартно и, не дожидаясь разрешения, стал торопливо протискиваться к трибуне.
Нюра не знала, что делать: план диспута начинал рушиться. Когда Заколов сказал, что не придет на диспут (срочное заседание правления!) и, как комсомольскому секретарю, все поручает ей, она еле скрыла радость — так ей было приятно это ответственное задание. А вот теперь испугалась.
А Коля уже был за трибуной. У Коли — синие-синие глаза, смотрящие на мир с простодушной жадностью жизнелюба.
— Знай, что будет промывка мозгов, не пошел бы, — сказал он звонким, ломающимся баском.
— А ты шел на промывку желудка?
— Не остри, Какляев. — Коля повел черной красивой бровью на рыжего одноклассника, сидевшего рядом с Андреем. — Вот — лекция. Тысячу раз слышал... Магнитка! Ангара! Космос! Вселенная! Миллион раз слышал. А кто же лекцию — о весне?! Кому весну любить? На черта она мне, вселенная, без весны, без девушек...
В зале загудели. У Андрея появилась надежда, что диспут будет сорван, и ему не придется выступать. Но Нюра метнулась к трибуне и в отчаянии принялась стучать пробкой графина по пустому стакану:
— Тиш-ше! Слово имеет Ветланов Андрей!
Появление за трибуной Андрея молодежь встретила с нескрываемым любопытством, знала: этот, как и Коля Запрометов, за словом в карман не полезет.
Андрей с улыбкой смотрел в зал и видел тех, с кем жил, с кем рос, с кем учился. В заднем ряду, тесно прижавшись друг к другу плечами, мирно беседовали Мартемьян Евстигнеевич и Ионыч. Бубнил, конечно, один Мартемьян Евстигнеевич: «Эскадронный хоть бы хны, а у меня, веришь ли, аж чуб завял...» Недалеко от сцены на крайнем стуле сидела прямая строгая Ирина. Андрею казалось, что ее высоко уложенные волосы своими пепельными кончиками исходили в воздух, как дым, так они были пушисты и легки.
«А Грани нет. Может, и хорошо, что нет? Свободнее как-то... А где она?.. И о чем говорить?..»
— Андрей, аплодисментов ждешь?!
Веселый возглас поставил все на место. Андрей откинул со лба прядь волос.
— Товарищ лектор, — Андрей скосил глаза на белобрысого парня с папкой на коленях, — звал нас в Сибирь, в космос. Спасибо за совет! А Коля Запрометов... Коля звал весну любить. Тоже спасибо... А я вот, хлопцы, посмотрел — много вас здесь... Человек пять-шесть — идемте на фермы. К нам, на Койбогар! А?
— Что там делать?! — сердито отозвался Коля.
Разгорелось, затрещало, будто сухой валежник на жарком огне!; Коля весь подался к Андрею, разгоряченный, злой.
— Тоже агитируешь? Тебя подучили, ты и выступаешь!.. А что грамотным да молодым делать на Койбогаре? Что там изменилось после твоего прихода? — Коля сел непримиримый и уверенный в своей правоте.
— А верно, Андрей, кто больше понимает: ты или Базыл? Ты же с медалью, а Базыл...
— Дураков ищет!
— Вторую медаль выслуживает...
Андрей чувствовал, что тонет у самого берега, а руки подать некому. Как на грех, в эту минуту вошла Граня Буренина, не спеша подобрала платье и села в первом ряду. С мороза лицо ее было свежее, румяное, а глаза, привыкая к свету, щурились как-то особенно хитро, дразняще. «От попа явилась! Ух!..» А за ее головой видел насмешливые, недоброжелательные и просто равнодушные лица. За ними — ничего, пустота.
Схватил с трибуны стакан и изо всей силы трахнул о пол. Звон разлетевшегося стекла оборвал голоса, стало тихо-тихо. Даже умолкли Мартемьян Евстигнеевич с Ионычем, уставясь на сцену.
— Обыватели! Паиньки проклятые!
