— Но посмотрите, Делия как будто напугана, ее гложут какие-то мысли, — беспомощно пролепетал Марио.
— Да дело совсем в другом. — Маньяра прихлебывал пиво, как будто желая заткнуть им себе рот. — Она и раньше была такой, мне ли не знать!
— Раньше? Когда раньше?
— Когда они еще не померли, дурачок. Ладно, ты сам расплатись, а то я тороплюсь.
Марио хотел возразить, но папаша Маньяра уже топал к двери. Сделав на прощанье какой-то неопределенный жест, он понуро поплелся по направлению к Онсе. Марио не посмел пойти за ним, а всерьез обдумать случившееся тоже не решился. Опять он оказался в одиночестве, как в самом начале… все были против: и матушка Селеста, и баба из многоэтажки, и супруги Маньяра. Даже супруги Маньяра…
Делия явно что-то заподозрила, недаром она так переменилась к следующему приходу Марио: болтала без умолку и все о чем-то допытывалась. Может, супруги Маньяра рассказали ей о встрече в кафе «Мунич»? Марио ждал, что она заведет об этом речь; тогда бы он помог Делии преодолеть неловкое молчание, однако она упорно наигрывала мотив из оперетты «Девица Розмари», обрывки мелодий Шумана и ритмичные, решительные танго Пачо[49]; ну а потом пришли супруги Маньяра, принесли маленькие печеньица и малагу[50] и включили повсюду свет. Разговоры вертелись вокруг Полы Негри[51], преступления в Линье[52], частичного солнечного затмения и болезни кота. Делия считала, что кот объелся шерсти, и предлагала дать ему касторки. Маньяра не противоречили, но, судя по всему, аргументы Делии их не убедили. Они вспомнили про друга-ветеринара, сказали про какие-то горькие листья. Лучше бы выпустить его в сад, он сам там найдет целебную траву…
— Но кот все равно подохнет, — возразила Делия. — Касторка лишь немного продлит ему жизнь.
Услышав доносившиеся с перекрестка выкрики газетчика, Маньяра ринулись покупать «Ультима Ора». Марио, с молчаливого согласия Делии, погасил в гостиной люстру. Только на столике в углу осталась гореть лампа, отбрасывавшая тускло-желтые пятна света на вышитую скатерть с футуристским орнаментом. Пианино же стояло в полумраке.
Марио поинтересовался, готовит ли Делия приданое, и предложил пожениться не в мае, а в марте.
Он собирался с духом, намереваясь рассказать про анонимные письма, но боялся совершить ошибку и каждый раз замирал в нерешительности. Делия сидела рядом на темно-зеленом диване, в полутьме слабо вырисовывался голубоватый силуэт ее платья. Марио попытался поцеловать Делию, она съежилась.
— Мама зайдет попрощаться. Погоди, вот они лягут спать…
Через стенку доносились голоса Маньяра, шелест газеты и разговоры, разговоры… Не хотелось им спать в ту ночь, времени было полдвенадцатого, а они все болтали. Делия опять подошла к пианино и словно из упрямства принялась играть один за другим длинные креольские вальсы, написанные в трехчастной форме гаммы и немного безвкусные музыкальные виньетки, от которых Марио, однако же, был в восторге. Она не вставала из-за инструмента, пока Маньяра не зашли сказать «спокойной ночи» и попросили не засиживаться, ведь теперь, когда Марио стал членом их семьи, он должен особенно строго присматривать за Делией и не позволять ей полуночничать. Наконец супруги Маньяра удалились — с явной неохотой, но не в силах совладать со сном. Раскаленный воздух с улицы проникал в гостиную через окно и входную дверь. Марио захотелось холодной воды, и он пошел в кухню, пошел, невзирая на то что Делия порывалась принести ему стакан сама и даже немного обиделась. Вернувшись, он увидел, что Делия стоит у окна и смотрит на пустынную улицу, по которой когда-то, вот такими же вечерами возвращались домой Роло и Эктор. Пятно лунного света лежало уже на полу возле ног Делии, а на мельхиоровом подносе, который она держала в руках, красовалась еще одна луна, только маленькая. Делия не желала устраивать дегустацию при супругах Маньяра, он должен понять, ей ужасно надоели их попреки, они постоянно твердят, что она злоупотребляет его добротой, когда просит попробовать новые конфеты… Да-да, конечно, хотя, по правде говоря, ему совсем не хочется… но ведь ей больше некому доверять, Маньяра не в состоянии оценить новшества в еде. Делия протягивала конфету каким-то умоляющим жестом, однако Марио почувствовал в ее голосе желание, почувствовал ясно, и ни луна, ни даже сама Делия были тут ни при чем. Поставив стакан на пианино (он не выпил воду в кухне, а принес в гостиную), Марио взял конфету двумя пальцами; Делия замерла рядом в ожидании приговора, она прерывисто дышала, словно от решения Марио зависела сейчас ее жизнь, и молча, знаками призывала его поторопиться; глаза ее расширились — или, может, просто казались больше в полумраке гостиной? — а тело немного раскачивалось, когда Делия жадно ловила ртом воздух; да-да, она почти задыхалась, когда Марио поднес конфету к губам, намереваясь откусить кусочек, а когда он опустил руку — застонала, словно в разгар невыразимого блаженства вдруг почувствовала себя жестоко обманутой. Свободной рукой Марио слегка сжал конфету с боков, но смотрел не на нее, а на Делию, и лицо у него было как из гипса, этакий противный Пьеро стоял в темноте. Пальцы его разомкнулись, разламывая конфету. Луна ярко осветила беловатое тельце таракана, выдернутое из хитинового покрова и обрамленное кусочками крылышек, лапок, мятой, марципанами и истолченным в порошок панцирем.
Когда Марио швырнул раздавленную конфету в лицо Делии, она закрыла глаза руками и зарыдала, громко всхлипывая, задыхаясь; она рыдала все горше, как в ночь гибели Роло, и пальцы Марио сомкнулись у нее на шее, словно желая оградить от кошмара, рвавшегося из груди наружу, от булькающих рыданий и стонов, от хохота, прерываемого корчами и судорогами; но Марио хотел только одного — чтобы она замолчала, и для этого все сильнее стискивал ее горло; баба из многоэтажки, наверное, уже с трепетом и восторгом подслушивала под дверью и нужно было любой ценой заставить Делию замолчать. За спиной у Марио, рядом с кухней, где он обнаружил кота — в глаза бедняге были воткнуты щепки, но кот все еще пытался ползти, чтоб умереть в комнатах, — слышалось дыхание супругов Маньяра, которые вскочили с постели и подглядывали из столовой; Марио не сомневался, что Маньяра слышали шум и теперь стоят у дверей в темноте, стоят и слушают, как он заставляет Делию умолкнуть. Марио разжал пальцы, и Делия упала на диван, она билась в судорогах, вся почернела, но была жива. Маньяра прерывисто дышали, и Марио стало их жаль, жаль по многим причинам: и из-за Делии, и из-за того, что он тоже оставляет ее, причем в живых. Вслед за Эктором и Роло он уходил и покидал Делию. И уходя, чувствовал огромную жалость к супругам Маньяра, которые, спрятавшись в темноте, ждали, что он — не важно, с какой целью — заткнет Делии рот, прекратит наконец ее рыдания.
Бестиарий
Между последней ложкой рисовой каши с молоком — маловато корицы положили, увы! — и прощальными поцелуями перед отходом ко сну зазвонил телефон, и Исабель, замешкавшись, дождалась, чтобы трубку сняла Инес, а сняв, прошептала что-то на ухо матери. Они переглянулись и перевели взгляд на Исабель, а она подумала о сломанной клетке, о задачках на деление и — мельком — о сеньоре Лусере, которую она, Исабель, доводит, трезвоня ей в дверь по дороге из школы. Она не особенно волновалась, мама с Инес смотрели как бы сквозь нее; сама по себе Исабель их почти не интересовала, хотя все-таки они на нее смотрели.
— Поверь, мне не по душе ее поездка, — сказала Инес. — И не столько из-за ягуара, в конце концов, с безопасностью там нормально. Но у них в доме так уныло, и играть ей будет не с кем, только с этим мальчиком…
— Мне тоже не нравится, — сказала мать, и когда Исабель поняла, что ее пошлют на лето к Фунесам[53], сердце у нее екнуло, словно она понеслась с горы на санках. Она нырнула в эту новость, как в огромную зеленую волну; к Фунесам, к Фунесам, ну конечно же, ее пошлют к Фунесам!.. Маме с Инес поездка не по душе, но они считают ее целесообразной. Слабые бронхи, бешено дорогой курорт Maр-дель-Плата[54], трудно приходится с избалованной, глупой девчонкой, уж на что мила сеньорита Тания — и та жалуется на ее поведение, беспокойный сон и разбросанные повсюду игрушки, вопросы, пуговицы, грязные коленки. Исабель ощутила страх и восторг. Как прекрасно пахнут ивы, звук «у» в слове «Фунес» смешивался со вкусом молочной рисовой каши… ах, уже поздно, пора спать, а ну марш в постель сейчас же! И вот она лежит в кровати, в потемках, на щеках — слезы и поцелуи, а в памяти — грустные взгляды Инес и мамы, которые еще не совсем, но все-таки решили отправить ее к Фунесам. Она предвкушала свое прибытие в линейке, первый завтрак, радость Нино; Нино — охотник на тараканов, он же лягушка, он же рыбка (воспоминание трехлетней давности: Нино показывает ей
