помощью Платона уложил шлюху на спину. Ее глаза затуманились и смотрели в никуда, но ресницы еще подрагивали, а тонкие пальчики невозможно белых рук медленно, но верно сгибались в птичью лапу.
— Разожги костер и разогрей рассол, — деловито бросил Джонатан через плечо и, глубоко вдохнув морозный ночной воздух, раздвинул ее ослепительно прекрасные белые ноги.
Теперь он должен был аккуратно вытащить естественную «начинку» человека, чтобы заменить ее негниющим, почти вечным наполнителем. Затем они займутся головой, затем — членами тела, и только потом наступит время для самой тонкой работы — работы настоящего мастера, которая только и дает кукле ее настоящую жизнь.
Первой на сидящую у дверей борделя хорошо одетую, но бледную, как сама смерть, девушку обратила внимание кухарка недавно переехавшего в Луизиану голландского семейства Сара ван Краузен. Как всегда, в половине шестого утра она шла по тротуару по направлению к центру и, как всегда, за несколько метров до парадного подъезда борделя этой безбожной итальянки свернула, чтобы обойти его по другой стороне улицы. И остановилась.
Первой ее мыслью было, что девушке плохо. Второй — что эта шлюха просто перебрала вина. Так что некоторое время Сара сомневалась, но потом желание помочь ближнему все-таки возобладало над естественной брезгливостью и нежеланием вмешиваться в чужие дела. Настороженно озираясь, чтобы убедиться, что никто не увидит ее в этом богомерзком месте, Сара подошла к подъезду и наклонилась. И тут же поняла, что девушке уже ничем не помочь.
Отчаянно борясь с искушением оставить все как есть и быстрее бежать ставить кастрюли на огонь, Сара вернулась на два квартала назад и нещадным стуком в окно подняла недавно назначенного в район молодого констебля Уинстона. Коротко изложила суть дела и была такова.
Пожалуй, она оказалась самой счастливой из всех, кто еще будет иметь дело с трупом Дженнифер Гейз. Констебль Уинстон Кук, например, лишь поверхностно осмотрев тело, мгновенно покрылся холодным потом. Потому что сразу понял: девушку убили, хладнокровно и расчетливо спустив ей кровь, о чем говорили два маленьких, едва заметных разреза на тонкой и белой, как мел, шее — справа и слева.
Он видел подобное с год назад и только один раз, когда сопровождал шерифа на расследование ритуального убийства неподалеку от города. Убили раба с библейским именем Соломон, причем в его же собственной хижине. Убили тихо и незаметно для остальных, но вокруг мертвого, почти не поврежденного тела было расставлено столько предметов языческой ворожбы, что хозяин — некий Леонард де Вилль — счел за лучшее вызвать полицию.
Потрясение, которое тогда испытал молодой констебль, осознав, что человеку спускали кровь, словно свинье, было настолько сильным, что запомнил он эти тонкие разрезы на всю жизнь. Но здесь все было еще хуже.
Во-первых, девушка сидела, поджав под себя ноги, что само по себе для человека, из которого целиком выпустили кровь, было немыслимо. Во-вторых, она сидела, задрав подбородок вверх и молитвенно сложив руки на полуобнаженной груди. И в-третьих, — констебль не знал, почему так думает, но мог поручиться честью — эта поза определенно что-то означает, а потому назревающее уголовное дело должно было включать в себя не только обвинение в убийстве первой степени, но и статьи, предусматривающие ответственность за глумление над трупом.
Констебль сразу же поймал первого попавшегося возницу и распорядился сообщить о находке в управление полиции, а сам прошел к мадам Аньяни и вытащил ее на осмотр закрепленной за ней территории. Чуть ли не ткнул ее носом в труп и затребовал быстрого и точного отчета — кто заходил, кто выходил и что вообще происходит здесь по ночам!
И вот тут случилось немыслимое. Мадам Аньяни охнула, опустилась на колени и начала усиленно молиться на своем тарабарском итальянском языке, раскачиваясь из стороны в сторону, словно одержимая.
— Это моя девочка… — только и сумела она сказать, когда Уинстон добился, чтобы она говорила по- человечески. — Дженнифер… вчера пропала…
Когда на место убийства прибыл начальник отдела убийств лейтенант Джон Лафайет Фергюсон, там было целое столпотворение. Ближе всех к телу стояли практически все шлюхи этой итальянки. Вторым полукольцом располагались возмущенные жители квартала, давно и безуспешно добивавшиеся от мэрии уничтожения этого гнезда порока и разврата. И третьим, самым жидким полукольцом вокруг бродили праздные зеваки.
Фергюсон прошел в самый центр событий, растолкал плечами шлюх и замер. Снизу вверх на него смотрела точная копия знаменитой картины Тициана «Кающаяся Магдалина». Полуобнаженные плечи, поднятые вверх, подведенные то ли тушью, то ли обычной сажей глаза, сами эти сложенные на груди руки…
— Матерь Божья! — не выдержал лейтенант. — Это еще что за чертовщина?!
На него гневно цыкнули, но Фергюсон и сам уже прикусил язык. Масштабы святотатства убийцы были просто немыслимы. Это дерьмо просто не с чем было сравнить!
— Как хорошо, что вы приехали, господин лейтенант, — тронули его за рукав.
Фергюсон обернулся. Рядом стоял констебль Кук.
— Ты ее уже осмотрел? — тихо поинтересовался лейтенант.
— Да.
— И что думаешь?
— Ритуальное убийство первой степени. Плюс глумление над трупом.
— Я не об этом, — покачал головой Фергюсон, сам себя оборвал и обвел всех вокруг начальственным взором. — Та-ак! А чего мы здесь стоим? Что вам тут — театр?! А ну разойдись! Остаться только свидетелям!
Толпа недовольно загудела, но, услышав про свидетелей, люди стали стремительно расходиться.
— Значит, так, констебль, — задумчиво произнес начальник отдела убийств. — Давай-ка займись этой мадам Аньяни вплотную, чтобы все, до мельчайших деталей, а я пока отвезу труп в покойницкую. Послушаю, что скажет мне доктор Крамер.
Джонатан видел все. Он внимательно и детально зафиксировал, как и кто отреагировал на обнаруженную у дверей однофигурную скульптурную композицию «Кающаяся блудница», и в целом остался доволен. Ни одна из шлюх мадам Аньяни, включая и саму мадам, не смогла не принять это произведение искусства на свой счет, а потому они все много и бурно молились. А это был хороший знак.
Подошедшие позже горожане скорее испытывали двойственные ощущения — от жалости до злорадства, но и для них до предела наглядный урок явно не проходил даром. Женщины большей частью плакали и крестились, а мужчины выглядели виноватыми, как если бы знали эту кукольную красавицу достаточно близко.
А потом подъехал какой-то крупный полицейский чин, и Джонатан развернулся, прошел два квартала по направлению к центру и забрался в поджидавший его экипаж с Платоном на козлах. Его грудь все еще переполняли сложные и противоречивые чувства, но он уже знал — все сделано верно, и результат не замедлит проявиться.
Никогда еще доктор медицины Иоганн Крамер не встречал ничего подобного. Во-первых, тело мертвой проститутки Дженнифер Гейз было выпотрошено. Словно курица! Во-вторых, оно было выпотрошено через естественные отверстия внизу, а в-третьих, все внутренние полости были плотно забиты пропитанной черной смолистой жидкостью рубленой травой.
Он попытался вытащить «начинку», но она так основательно склеилась, что после получаса бесплодных попыток доктор Крамер оставил эти потуги и начал диктовать полицейскому писарю то, что было наиболее очевидно. «Тело окоченело в позе „Кающейся Магдалины“ Тициана. Кровь спущена через сонную артерию. Иных прижизненных повреждений не наблюдается. В ноздрях и носоглотке во множестве обнаружено смолистое вещество черного цвета и, скорее всего, растительного происхождения».
— Как вы думаете, доктор, — тихо поинтересовался стоявший рядом начальник отдела убийств Джон
