— Мой.
Когда Салли понял, что промазал, он пришел в неистовство, но толпа понесла его прочь от этого места так мощно, что вернуться и довести дело до конца он уже не мог. И только за два квартала от места его величайшего позора люди брызнули и рассыпались в разные стороны, а Салли повел вокруг глазами, растерянно хлопая себя по пустым карманам.
Господь уже давно снизошел на него, но чем осуществить возмездие, он не знал. И тогда он просто выхватил из толпы первую попавшуюся шлюху, повалил ее на землю и, брызгая слюной и сыпля проклятиями, принялся душить эту тварь и душил до тех пор, пока его самого не сбили с ног и не поволокли прочь, осыпая ударами полицейских дубинок.
Битва с Сатаной была безнадежно проиграна.
Тем же вечером, в нарушение всех писаных и неписаных правил, Джон Мак-Артур с одобрения мэра города Висенте Маньяни дал пресс-конференцию.
— Я пригласил вас, господа, — с прищуром оглядев битком набитый зал пресс-клуба муниципалитета, начал он, — чтобы сообщить самое главное: так называемый «Библейский потрошитель» взят.
— Женщина не могла такое натворить! — выкрикнули снизу.
— Я тоже так думал, — кивнул Мак-Артур. — До сегодняшнего дня. Я даже допускаю, что у нее может быть… я подчеркиваю, не должен, а может быть помощник. Но будьте уверены, у нас в руках, так сказать, идеолог и провозвестник, а зачастую, как сегодня, например, и непосредственный исполнитель всей этой жуткой и кровавой эпопеи.
— Откуда такая уверенность?! — снова выкрикнули из глубины зала.
Начальник полиции улыбнулся и пододвинул к себе тоненькую синюю папку.
— Вы ведь сказали, что женщина не могла такое натворить? — напомнил он в зал.
— Верно!
Мак-Артур снова улыбнулся — криво и недобро.
— Но дело в том, что мы имеем дело не совсем… как бы это сказать… с женщиной.
Зал зашумел.
— Я поясню, — поднял руку вверх начальник полиции и неторопливо раскрыл синюю папку.
Он медленно и торжественно вытащил оттуда единственное, что там было, — стандартный, густо исписанный листок и показал его залу.
— Вот заключение эксперта. Доктор медицины, действительный член Американской ассоциации душевного здоровья, мистер Скотт Левадовски тщательно описал здесь все наблюдавшиеся в течение многомесячной и, увы, безрезультатной терапии миссис Дженкинс симптомы.
Он аккуратно водрузил экспертное заключение на место и, оглядев мигом притихший зал, добавил:
— По понятным соображениям это заключение публичному оглашению не подлежит, но заверяю вас, господа, все черты так называемой «фаллической одержимости» Нэнси Дженкинс описаны весьма детально и точно соответствуют всем материалам следствия.
Зал зашумел, задвигался, но в этом движении и шуме уже не было протеста, а только животное любопытство и — местами — омерзение.
И тогда со своего стула поднялся мэр города Висенте Маньяни. Он оглядел мгновенно начавший стихать зал суровым и значительным взглядом и тихо, заставляя к себе прислушиваться, и при этом веско произнес:
— Усилия, которые предприняли силы правопорядка и муниципалитет, слава всевышнему, принесли свои плоды, и в городе наконец-то воцарились законность и порядок. Поэтому особая просьба к господам журналистам — хватит биться в истерике. Сенсаций больше не будет.
Обвинительное заключение по всем эпизодам было подготовлено за четыре дня. Понятно, что из него пришлось вымарать и восемьдесят тысяч долларов, и некий явно несуществующий черновик, якобы похищенные обвиняемой из сейфа оружейного магазина. Зато добровольное признание Нэнси Дженкинс в погроме офиса «Маньяни Фармацевтик» оказалось как нельзя кстати.
Как раз в это время завершила работу специальная комиссия по расследованию деятельности бывшего начальника местной полиции Теодора Бергмана. И материал, прямо изобличающий Бергмана в том, что он посадил невиновных мальчишек за преступление этой Дженкинс, подоспел весьма своевременно.
Главной же уликой был, разумеется, пистолет марки «беретта». Следствие обнаружило на нем те же отпечатки пальцев, что и на машине журналиста Марвина Гесселя, и они не принадлежали Нэнси Дженкинс. Однако под руководством молодого энергичного Мак-Артура полицейские абсолютно точно установили, что сам пистолет был приобретен братом обвиняемой Крисом Такером в 1963 году, а уже через год, в 1964-м подарен самой Нэнси. Чего она, впрочем, и не отрицала.
Так же детально было установлено, что все три выстрела в его святейшество были произведены именно из этого пистолета, а вскоре следствие отыскало и двух свидетелей, лично видевших, как Нэнси Дженкинс держала пистолет в руках, — вероятно, за доли секунды до того, как передать его своему сообщнику.
Конечно же, сыграли свою роль в обвинении такие точно установленные факты, как визит к Нэнси Дженкинс Роуз Лестер — за полчаса до нападения на нее неизвестного мужчины. И хотя своего сообщника Дженкинс так и не сдала, следствие было абсолютно убеждено, что журналиста Марвина Гесселя, имевшего неосторожность навестить обвиняемую и погибшего спустя час или два, убили по прямому указанию «Библейской потрошительницы».
И все-таки, несмотря на целый ряд прямых и косвенных улик, это дело испытывало на пути к суду колоссальные трудности. Во-первых, отчаянно сопротивлялись доведению дела до суда местные копы, к несчастью, знавшие Нэнси лично и введенные в заблуждение ее мнимым дружелюбием.
Во-вторых, активную деятельность по обелению этой Дженкинс развернул и явно заинтересованный в этом, сам находящийся под следствием Теодор Бергман. И вот с его доводами бороться было намного сложнее.
Так, Бергман занял достаточно удобную, надо сказать, позицию, требуя от следствия найти того, кто оставил отпечатки. И Джону Мак-Артуру пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить прокуратуру в самой очевидной вещи: нельзя не судить Гитлера, если по каким-то причинам еще не арестован какой- нибудь там рядовой Шванке.
К счастью, помогло экспертное заключение мистера Левадовски. Перед обстоятельным документом, составленным действительным членом Американской ассоциации душевного здоровья, пасовали даже вашингтонские бюрократы, которым Бергман, естественно, нажаловался в самую первую очередь. И, в общем-то, теперь дело было только за судом.
Скотт Левадовски был вынужден поставить крест на частной практике в течение суток. Первой к нему пришла миссис Майлз, которая сразу же потребовала отдать ему все записи, которые он вел во время сеансов с ней, а затем буквально за пять-шесть часов подтянулись и другие. Одни просто забирали папки со своими откровениями, другие норовили залепить пощечину, третьи обещали подать в суд… А потом наступил вечер, и доктор Левадовски признал, что обеспеченной, наполненной смыслом жизни частнопрактикующего психотерапевта пришел конец.
И тогда он позвонил в клинику.
— Сэм, — униженно попросил он, едва трубку взял его однокашник — теперь главный врач. — У тебя там для меня местечка не найдется?
В трубке закашлялись.
— Есть одно… но ты же знаешь наши правила… В прессу о пациентах — ни слова.
— Послушай, Сэм! — взмолился Левадовски. — Я не нарушал правил! Но ты же знаешь этих копов! В конце концов, это же наш профессиональный риск. Мы обязаны им сообщать…
В трубке снова закашлялись.
