нужным, вас ознакомят.
Мигель понимающе усмехнулся. Он еще не знал, как алькальд сумел это устроить, но понимал главное: сеньору Рохо, да, наверное, и полковнику, глубоко безразлично, где на самом деле захоронено тело покойной сеньоры и кто его на самом деле похитил. Главное — соблюсти внешние приличия. Но он в эти игры играть не собирался.
— Учтите, сеньор Рохо, я подал рапорт.
— Мне уже сообщили…
— А у Энрике Гонсалеса есть алиби.
— Да неужели?
— И я найду преступника, а вам еще придется краснеть за то, что вы сделали, — завершил Мигель.
— Штаны не порви, щенок, — зло дернул губой алькальд.
Уже в четыре часа пополудни останки тела сеньоры Эсперанса, а точнее, то, что выдали за ее останки в Сарагосе, в присутствии всей семьи, алькальда и начальника городской полиции снова отпели, погрузили в гробницу и закрыли новой, точь-в-точь похожей на прежнюю крышкой.
Себастьян наблюдал за приехавшей из Мадрида юной сеньоритой Долорес до самого вечера, — отсюда, с газона, расположенного прямо под распахнутыми настежь окнами дома, это было нетрудно.
Сначала она сидела во флигеле со своей матерью сеньорой Тересой и вслух повторяла вслед за ней диковинные, ни на что не похожие слова. Затем пришел старый полковник, и они, все трое, торжественно прошли в столовую — обедать. Затем юную сеньориту снова отвели во флигель, посадили за пианино, и около часа Себастьян выбирал камешки под дивные переливы гамм.
Душа его разрывалась на части. Он совершенно точно знал, что сеньора Долорес лежит в центре клумбы, укрытая полутораметровым слоем земли, и так же точно узнавал знакомые интонации старой сеньоры в этих чарующе капризных переливах молодого голоса. Это было так, словно какая-то часть покойницы вырвалась из-под земли и снова жила!
Эту ночь Мигель проспал как убитый, а весь следующий день ему пришлось следить за порядком на выборах, и мукам совести по поводу безвинно посаженного на четверть века Энрике Гонсалеса места просто не оставалось. А когда поздно вечером начальник полиции добрел до дома, ему хотелось только одного: смыть едкий пот с усталого тела и завалиться спать. Он за эти дни вымотался до предела.
Но в понедельник, 13 апреля 1931 года, сразу после инструктирования двух самых молодых полицейских и приведения текущих дел в порядок, Мигель оставил участок на Альвареса, начистил сапоги, проверил перед зеркалом, как сидит на нем китель, и отправился в муниципалитет. Следовало в обязательном порядке засвидетельствовать свое почтение вновь избранному алькальду.
Но уже на подходе к муниципалитету стало ясно: что-то не так. Вопреки ожиданиям, поблизости от центрального административного здания городка не видно было ни души.
Мигель растерянно хмыкнул, прошел в холл и вдруг увидел всех, кого ожидал встретить на улице. И алькальд, и два его заместителя, и начальники управлений, и даже секретарша и шофер — весь штат муниципалитета, человек двадцать, не меньше, — молча стояли возле мраморного камина…
«Что за черт?!»
Мигель невольно сбавил шаг и остановился возле Диего, но спросить, что произошло, не решился — таким напряженным выглядел лейтенант. И лишь когда стоящий на камине радиоприемник захрипел и оттуда снова полились слова диктора, до Мигеля дошло, что случилось нечто действительно из ряда вон выходящее, и он толкнул лейтенанта в бок:
— Что происходит, Диего?
Офицер обернулся. Вид у него был потрясенный.
— Социалисты взяли большинство.
— У нас в городе? — не поверил начальник полиции. Он совершенно точно знал, что эти выборы выиграл сеньор Рохо.
— По всей Испании…
На них зашикали, Мигель прислушался и понял, что по радио передают речь Его Величества.
По спине лейтенанта пробежал противный холодок.
«Состоявшиеся в воскресенье выборы, — печально произнес монарх, — доказали мне, что я более не вызываю у моего народа ни любви, ни привязанности».
«Господи, помоги Испании!» — обмер Мигель.
«Король может делать ошибки, — после небольшой паузы продолжил Альфонсо XIII. — Нет сомнений, что иногда ошибался и я, но я знаю, что наша страна всегда была снисходительной к ошибкам, совершенным без преступного умысла».
Мигель взмок. Впервые на его памяти король почти взывал о снисхождении!
«Я — король всех испанцев, и я сам — испанец, — продолжил Альфонсо. — Я мог бы найти достаточно способов защитить мои королевские права, но я предпочитаю решительно отойти в сторону…»
Весь зал, до единого человека, охнул.
«…чтобы не вызвать конфликт, который мог бы спровоцировать моих соотечественников на гражданскую войну друг против друга…»
Секретарша заплакала, а Диего шумно рванул воротник форменного кителя.
«…и, пока нация не призовет меня, я приостанавливаю осуществление моих королевских полномочий и оставляю Испанию, таким образом признавая, что она является единственной хозяйкой своей судьбы…»
Мигель почувствовал, как кровь ударила ему в висок. Он еще не представлял себе всех последствий происходящего, но уже понимал, что хуже повернуться не могло.
«Так… — лихорадочно соображал он. — Немедленно собрать всех. Эрнесто и Мануэля срочно отозвать из отпуска, и всех на казарменное положение!» Он дослушал высочайшее обращение до конца и рванулся к выходу. Бегом пересек центральную площадь и влетел в здание полицейского участка.
— Альварес!!! Ко мне! Где ты, черт тебя дери?!
— Да, господин лейтенант… — выскочил из дежурного помещения капрал. — Господи! Что стряслось? Да на вас лица нет!
Мигель хотел было сказать, но колени его подогнулись, и он сел на мгновенно подставленный капралом стул.
— Все… Альварес… — не своим голосом прохрипел лейтенант. — Теперь точно… все…
К обеду, когда Себастьян успел полить каждый из нескольких сотен цветов на клумбе сеньоры Долорес и начал выравнивать английскую лужайку, стало происходить что-то странное.
Сначала на террасу шаркающей походкой прохромал непривычно растрепанный старый полковник Эсперанса. Обвел небо диким взором, богохульно выругался и снова исчез внутри. А затем прошло еще около часа, и Себастьян осознал, что впервые на его памяти господа не вышли на террасу пить чай. А потом в сад — впервые одна, без сопровождения гувернантки — вышла маленькая сеньорита Долорес.
Она была одета во все то же розовое, расшитое золотом атласное платье и затмевала собой красоту любого цветка, какой мальчик только мог себе вообразить.
— Эй, садовник! — махнула ему Долорес. — Иди сюда!
Себастьян отодвинул корзинку для камней в сторону и медленно поднялся.
— Иди-иди, — снова махнула сеньорита Долорес и не выдержала, подбежала сама. — А ты знаешь, что Его Величество король нас покинул?
Себастьян завороженно слушал. Он знал про короля только то, что тот заботится обо всех испанцах: об отце, о господах Эсперанса, о сеньоре алькальде — и поэтому за него следует молиться каждый день…
— А зачем ты камни собираешь? — склонила прекрасную головку набок сеньорита Долорес. — Ты же садовник; ты цветы должен сажать! У меня и книжка про цветы есть. Показать?
Себастьян напряженно слушал, но понять, что должен для нее сделать, никак не мог.
— Ну же, дурачок, не бойся! — рассмеялась сеньорита и схватила сына садовника за руку. — Пошли…
