– Бажи? – И видя, что тот не понимает, перешел на русский: – Нацальник?
Русский судорожно глотнул.
– Моя фамилия Энгельгардт… – с трудом выговорил он, – немедленно сообщите русскому консулу в Айгуне…
Курбан достал из ножен длинный тесак и, убрав поднятую в жесте обороны пухлую белую руку, взрезал пропитанный кровью полувоенный сюртук. Осмотрел рану, покривился и сунул тесак обратно в ножны.
– Я требую, чтобы вы сообщили консулу… – уже теряя сознание, пробормотал русский.
Курбан вздохнул, примерился, оторвал русского от земли и с усилием взвалил огромное рыхлое тело на спину.
То, что оторваться удалось, поручик сообразил быстро, но столь же быстро стало ясно и то, что он заплутал. Свернув направо в полутора верстах от устья речушки и перевалив через пологий бугор, Семенов рассчитывал таким же распадком вернуться на берег. Однако ни спустя четверть часа, ни даже через час Амура так и не увидел. А тем временем вокруг стремительно темнело.
Семенов благоразумно погнал трофейную лошадь на ближайший холм, сориентировался по россыпям желтых огней русского Благовещенска и китайского Айгуня, подтвердил себе, что выбрал верное направление, и снова попытался выбраться к Амуру. Но бесчисленные холмы были разбросаны столь прихотливо, что он снова заплутал.
Он проклял все – от своего мальчишеского поступка воспользоваться услугами китайца и пересечь Амур несколькими верстами ниже главных пограничных постов до самой идеи начать новую жизнь в далекой, враждебной стране. И только через три с лишним часа, глубокой ночью, все-таки добрался до места.
Китайскую таможню Семенов нашел быстро, но убедился, что она уже закрыта, а все переправившиеся сегодня русские уже разошлись по квартирам, а то и тронулись в путь. Тогда он кинулся искать консульство, но вскоре сообразил, что понятия не имеет, где оно может находиться. И лишь увидев двухэтажное здание с густо зарешеченными окнами, он понял, что ему наконец-то повезло и это либо тюрьма, либо полицейский участок.
– Где мне найти начальника полиции? – хриплым, не своим голосом спросил он у одетого в странную, до колен, рубаху вооруженного трехлинейкой постового.
Тот качнул выбритым лбом и ответил что-то на китайском – быстро и непонятно.
Семенов чертыхнулся и попытался пройти внутрь участка, но постовой жестко отбросил его назад.
– Я русский подданный, – уже зверея, с угрозой произнес Семенов. – И на экспедицию Его Величества совершено нападение! На вашей территории! Пятеро убиты!
Постовой сделал отсутствующее выражение лица, так, словно Семенов и не существовал, и тогда поручик совсем потерял голову. Он бросился на него, схватил за грудки и, тряся изо всех сил, завопил:
– Мне просто нужен ваш начальник полиции! Ты понимаешь?!
Постовой перехватил его за кисть, повернул, и в следующее мгновение Семенов оказался на коленях, а еще через несколько секунд его подхватили и, завернув руки за спину, втащили внутрь и поволокли по узкому длинному коридору. Затолкали в маленькую, тускло освещенную комнату, обыскали карманы, отобрали все, что нашли, и так же стремительно сунули в камеру за тяжелой железной дверью.
Довольно быстро русский начал кашлять и пускать кровавую слюну, и Курбан с неодобрением покачал головой. Он уже видел, что, скорее всего, задето легкое. Быстро перебрав оставшиеся от бабушки запасы целебных трав, он отобрал несколько из них, аккуратно, чтобы не потревожить раненого, срезал с него китель и тщательно обработал входное пулевое отверстие. Теперь нужно было вытащить пулю.
Курбан развел в кане огонь, поставил греться котел с водой, достал записанные на длинных лентах розового шелка бабушкины рецепты и разложил на гладком черном валуне все ножи, что у него были. Подергал русского за красивую бороду и, когда тот открыл глаза, с трудом вспоминая все, чему выучил его когда-то русский священник, произнес:
– Спать не надо. На меня смотри, бисово отродье.
Русский непонимающе моргнул.
– Лечить надо, – пояснил Курбан и, убедившись, что русский понял, нырнул за полог – в святилище.
Оставив русского начальника в живых, духи уже дали ему знак, но он еще должен был выяснить, для чего им нужен русский – тем более живой. Курбан опустился перед статуей угасающего Будды и, молитвенно сложив руки перед собой, прикрыл глаза; некоторое время прождал и разочарованно вздохнул: откровение не приходило.
Тогда он расстелил перед Буддой гладкий гремящий кусок бараньей кожи, вымоченной в семи травах, и достал из особого мешка никогда не бывшие в детских руках альчики. Бросил и поразился: косточки ясно показали, что Будде нужен сам русский!
– Веселое сегодня настроение у благороднейшего Будды. Все шутит… – укоризненно покачал головой Курбан, кинул альчики еще раз и обомлел: кости сложились на коже самым невероятным образом, четко выстроив недвусмысленно читаемый символ «Жертва».
Курбан глотнул. Он знал, что иногда боги не удовлетворяются бараньей кровью; даже его бабушка – тогда, тридцать шесть лет назад, – смогла отыскать его в доме русского попа лишь после того, как принесла в жертву Отхан-Эхе – Матушке-огню – купленного за сорок лянов новорожденного китайчонка.
Он похолодел и, понимая, что смертельно оскорбляет этим богов, бросил альчики в третий раз – на тот случай, если вышла ошибка. Бросок был слишком силен, так что косточки раскатились во все стороны, но даже так он видел: кости снова сложились в символ «Жертва»! Вот только теперь этот символ был перевернут вверх ногами…
Это было смертельно опасно – для него в первую очередь. А потому Курбан трясущимися руками собрал и сунул обратно в мешок альчики, свернул трубочкой баранью кожу и, беспрерывно кланяясь гневно пронзающему его испепеляющим взглядом нефритовому Шакья-Мине-Бурхану, попятился прочь. Выбрался за полог и только здесь осмелился с облегчением выдохнуть. По крайней мере, теперь он точно знал, что
