— Принимай дела, Иосиф, — тихо проговорил он. — И становись хозяином. Пора.
Иосиф растерянно разинул рот.
— А как же вы, отец?..
— А я поеду к старым друзьям в Сарагосу, — с трудом приподнялся из-за стола бывший меняла. — Проведаю кое-кого перед смертью…
Марко Саласар встречался с братом Агостино ежедневно, но, лишь когда уже прошедшие через Трибунал мастера пошли доносить на себя по второму разу, Комиссар счел момент удобным.
— Братья и сестры, — уже на следующей утренней проповеди объявил падре Ансельмо, — у меня большая радость. Отроки и отроковицы безгрешные, словно голуби Господни, создали в нашем городе Христианскую Лигу.
Уже привыкшие бояться новостей, мастера превратились в слух.
— Отныне и у меня, и у брата Агостино есть надежные помощники, а у вас у всех — образец для подражания. Марко Саласар, выйди в середину.
Горожане начали переглядываться, а едва Марко двинулся в центр храма, мгновенно расступились. Они боялись даже прикасаться к этому чудом выжившему и совершенно лишенному чувства локтя человеку.
Марко наконец-то вышел в центр, развернулся лицом к прихожанам и, не глядя ни на кого, глухо произнес:
— Желающие помочь делу Церкви Христовой и войти в Лигу могут обратиться ко мне. Работы предстоит много.
Мастера потрясенно молчали.
Бруно изучил чужие куранты за полчаса. Он знал, что, поймай его за этим занятием здешние часовщики, ему бы выкололи глаза, отрубили пальцы и усекли язык — с полным на то правом. Но часовщики, судя по всему, гугеноты, явно повздорили с монахами, ремонтировать куранты отказались, и теперь подмастерье находился под защитой всей Арагонской Церкви.
Главным узлом здесь, конечно же, был маятник между часами и кукольным театром. Идя в одну сторону, он передавал движение часам, а когда возвращался — сдвигал колесо с куклами. Бруно даже удивился, как не додумался до такого сам.
Однако было здесь и то, что ему не нравилось изначально. Колесо с куклами показывалось народу один раз каждые три часа, а двигалось по кругу все время, пожирая половину энергии спускающегося в башню, словно ведро в колодец, груза. Кукольный театр был, по сути, паразитом на теле часов — таким же, как брат Агостино на теле его города.
И едва он вспомнил о брате Агостино и — почти сразу — об Олафе, всю мечтательность словно сдуло ветром. Бруно выглянул в окошко, убедился, что гвардейцев нет, тут же вручную подкрутил механизм на четверть оборота назад, выдернул застрявший между зубьев помятый мушкет и рывком поставил выскочившую из пазов шестерню на место. Перекрестился, осторожно запустил маятниковый регулятор, проверил стоящими здесь же эталонными песочными часами точность хода и немедля сбежал по ступенькам вниз.
— Я все сделал, — обратился он к стоящим возле башни монахам. — Где я могу получить заработанные два мараведи?
Те развернулись, и Бруно понял, что это не просто монахи; они были при оружии. Один протянул руку и стащил с его головы капюшон.
— Тонзуры нет. Я так и знал… Давно в бегах?
— Я… — начал Бруно и понял, что отпираться бесполезно.
Его определенно приняли за беглого монаха, коих на дорогах бродило без числа. А значит, надо было откупаться.
— Вот у меня есть… — сунул он руку под рясу и вытащил взятый с тела пораженного им в поясницу врага кошель.
— Давай сюда, — отобрал кошель монах.
Он развязал кожаную тесьму, нащупал пальцами и вытащил свернутый в несколько раз листок бумаги и поднес к глазам.
— Руис Баена… Каллиграф монастыря Блаженного Августина.
— У них только в прошлом году шестеро бежало, — подал голос второй. — Ну что, брат, все ясно. Пошли с нами.
Томазо прибыл в Сарагосу даже раньше Австрийца. Навел справки и сразу же успокоился. Как и ожидалось, все мечты дона Хуана Хосе подмять Арагон под себя обречены были разбиться о позицию депутатов кортеса.
— Сначала давайте с Бурбоном разберемся, — уже в начале заседания заявил вернувшийся из Мадрида секретарь кортеса Хуан Пратт. — Решим, что делать с монетой, поставим на место Святую Инквизицию, а уж потом будем говорить с другими претендентами на престол.
Но Томазо понимал: никакого «потом» уже не будет. А потому со спокойной душой отправился ревизовать столичные Трибуналы. И в первом же увидел то, что и ожидал.
— Сколько дел ведете? — сразу интересовался он.
— Одно… — явно гордясь тем, как мало у него настоящих преступников, ответил Комиссар.
— Какое?
— Колдовство. Цыганка порчу на лошадь навела…
Томазо сокрушенно покачал головой.
— Вы на прилавки книготорговцев смотрели?
Комиссар неуверенно, наискосок мотнул головой.
— Они же у вас черт знает что продают! — с чувством произнес Томазо и вытащил из дорожной сумки купленный для себя увесистый том. — Вот, почитайте. На любой странице.
Инквизитор осторожно расстегнул серебряную пряжку и раскрыл толстенную книгу.
— Ну же! — подбодрил его Томазо.
— Дух зовется Астарот, — ведя пальцем по строке, прочел Комиссар. — Он появляется в образе Ангела-Губителя, верхом на адском Звере, подобном Дракону, с гадюкой в правой руке…
Томазо невольно покрылся испариной и накрыл строки своей ладонью.
— Хватит.
Он встречал этого духа после введения в некоторые мистерии Ордена, но к задачам сегодняшнего дня это никакого отношения не имело.
— Эта книга внесена в Индекс,[16] — с трудом справившись с дрожью в руках и уплывающим сознанием, произнес Томазо, — и она не должна лежать на прилавках.
Инквизитор побледнел.
— Нет-нет, я вас ни в чем не обвиняю, — поспешил успокоить его Томазо и увел разговор в сторону. — И, кстати, что тут у вас с евангелическими[17] течениями? Диспуты с ними ведете?
Комиссар как очнулся.
— А кто будет вести диспуты? Францисканцы говорят, у них своих дел по горло, а к вашим хоть не обращайся, хорошо еще, что не побили…
Томазо улыбнулся. Он понимал, что инквизитор по ошибке сунулся в учебную часть Ордена, а там посторонним и впрямь делать нечего.
— А вот для этого и надо создавать Христианскую Лигу, — поучительно произнес он. — Вы просто обязаны окружить Инквизицию надежными, грамотными людьми, способными и диспуты вести, и для защиты Церкви при нужде единым кулаком стать…
Комиссар, представив, какая работа ему предстоит, болезненно поморщился, и Томазо поднялся из-за стола и, уже не щадя его, закончил:
— Или закончите вы свои дни где-нибудь в глубокой провинции, на Канарах…
