Нижнего он уже потерся, выпачкался, и теперь я больше походил на нищего оборванца, чем на воина. Вероятно, удивлял и контраст между бомжеватого вида одеждой и двумя саблями на поясе. Сабля стоит дорого, не всякому горожанину по карману, и приобретают ее только те, кто действительно умеет С ней обращаться. А уж две сабли? Представляю, что могли подумать городские ратники — никак приняли за обоерукого. А одежда — что ж, у каждого свои тараканы в голове. Ну блажь у человека — кого это касается!
На улицах вдоль стены уже вовсю дымили костры с греющейся водой и смолой. Мои худшие опасения сбылись. Татары применили тот же прием, что и в селе! Образовав конную карусель, они стали метать копья в стену.
Я нашел десятника городской стражи и, указав на копья, предупредил, что сейчас по ним, как по лестнице, полезут татары, и туда надо срочно прислать людей в помощь. Десятник скептически меня оглядел — ему явно не понравился мой внешний вид — и процедил сквозь зубы: «Вот и иди, помогай». Эх, ребята, видно, давно город никто не осаждал!
Я занял место на стене — там, куда татары метали копья, и предупредил рядом стоящего дружинника:
— Здесь главный удар будет, сейчас татары полезут.
— Ты почем знаешь?
Я даже ответить не успел. Прямо с коней, встав ногами на седло, татары стали прыгать на копья и по ним ловко, как обезьяны, полезли вверх. Первого показавшегося срубил дружинник, второго — я. А они все лезли и лезли.
К нашему участку стены подтянулись другие дружинники. Ратной работы хватало всем — мы рубили их саблями и мечами, кололи копьями — натиск продолжался около получаса. Внизу, под стеной уже громоздилась куча убитых врагов. Видя бесплодность атаки в лоб, татары отошли от стены на дальность полета стрелы. Спешились, что-то горячо обсуждая и размахивая руками. Слава Богу, не стали метать зажженные стрелы — видимо, опасались, что вместе с горящим городом лишатся добычи.
Оставив перед городом большую часть войска, в разные стороны поскакали малые отряды — грабить близлежащие деревни, а также устюжанское городище. Вскоре поодаль стали подниматься в небо клубы дыма.
— Деревни жгут, сволочи! — бросил в сердцах один из дружинников. — Похоже — Гудцово горит, родичи у меня там.
— Да нет, вроде — Торгашино. Его перебил другой:
— Налево поворотись, к Криничному ручью, — Леонтьевское сельцо горит!
Со всех сторон послышалось:
— И по правую руку — гляньте, Песья слобода занялась. Что делают, ироды!
Дружинники в бессильной злобе матерились и скрипели зубами.
— Как у себя дома хозяйничают!
Татарские разъезды кружили вокруг города, изредка пуская стрелы в неосторожных защитников, но до вечера штурмов больше не предпринимали.
Оставив на стене дозорных, мы спустились вниз. Усевшись вокруг котла, принесенного горожанами, поели каши с мясом. Оглаживая живот, один из дружинников спросил:
— Ты откель, паря? Что-то я тебя раньше не видел. — Из Нижнего, случайно попал.
— Ну так тебе повезло, что в город попал, а не на дороге застали — там бы и принял смертушку.
— Повезло, — согласился я.
— А одежка что такая, как будто двадцать лет носишь, не снимая?
— Так уже пришлось с татарами столкнуться — с передовым дозором, вот и пообтрепалась, — соврал я.
Вмешался другой дружинник:
— Ну чего пристал к человеку? Он татар не хуже тебя рубил, а что одежа такая — так это его дело. Вон купцы наши — одеты справно, а кого из них ты на стене видел? То-то.
Первый, что расспрашивал меня, смутился:
— Да я ничего, я просто так.
А сам косил глазом на мои две сабли. Очень уж любопытно ему было — почему две сабли, а не один меч, как у всех. Видимо, слышал про обоеруких, да после отповеди своего сотоварища расспрашивать меня не стал, но видно было — хотелось.
Подошел местный воевода, собрал десятников, отвел в сторону. О чем они говорили, слышно не было, но десятники стали собирать воинов. Ратники строились в колонну перед воротами. Первая полусотня была вооружена, кроме мечей, еще и копьями. Они что — решили ночью устроить вылазку и штурмовать вражеский стан? Смело, но глупо. При обороне от превосходящих сил противника лучше и разумнее сидеть за стенами — потери значительно меньше. В крепости один обороняющийся трех-четырех нападающих стоит. Но я не воевода, никто и слушать меня не будет. Кто я в Устюге? Полунищий приблудившийся нижегородец, которого раньше никто и не видел — неизвестно, какого сословия, может — и подлого. Только и заслуг, что на стене бился.
Ворота распахнулись, и ратники молча, бегом бросились к лагерю татар. Лагерь — слишком громко сказано; так, можно сказать — стоянка. Шатров не было — развели костры, варят нехитрую похлебку. Поснимав с лошадей седла, уселись на них, трапезничают.
Татары заметили устюжанских ратников поздно. Видимо, не укладывалось в их головах, что осажденные могут предпринять столь дерзкую вылазку. Дружинники с ходу врубились на позиции врага, и пошла сеча злая — в неверном, колеблющемся свете костров рубились яро. Татары от внезапного нападения дрогнули было. Привыкли они воевать конными да днем, и почти всегда — с численным перевесом. А эти русские все делают не так, одно слово — неверные.
Но опыт и решительность татарских военачальников вскоре изменили баланс сил. Наших стали теснить, ряды дружинников таяли — все-таки тяжело сражаться, когда на одного русича приходилось по трое-четверо татар. Дружинникам удалось соединиться, и они, сдерживая напор татар, стали пробиваться назад, к крепости. Татары, видя отступление русских, усилили давление, и я понял, что они хотят ворваться в крепость через ворота на плечах наших защитников. Для татар момент очень удачный.
Видели неприятный — даже катастрофический — поворот событий и дозорные на стене. На какое-то время они замешкались. Быть беде! Я со стены бросился к воротам. Надо успеть закрыть их до того, как татары ворвутся. Если перебьют немногочисленных стражей у ворот, считай, город пал. За воротами, в городе, татары растекутся ручейками по улицам, бой разобьется на многочисленные мелкие стычки, и участь горожан станет незавидной.
В ворота вбегали ратники, помогая раненым. Вот уже показались и татары, яростно прорубающиеся к воротам. Все! Ворота надо закрывать. Пусть и не все ратники успеют пройти, и, заперев ворота, мы фактически обрекали их на смерть, но лучше пожертвовать малым, спасая город.
Стража у ворот все медлила.
— Затворяй! — заорал я.
— Наши еще не все прошли!
— Затворяй, ворвутся татары — всем хана будет!
Створки медленно стали закрываться. Кто-то из ратников еще успел проскочить в сужающуюся щель. Ворота закрылись, стража резво загнала в пазы смазанную дегтем дубовую поперечину в ворота еще продолжали стучать и взывать о милосердии наши ратники, и слышать их было невыносимо больно.
Перед воротами кипела отчаянная схватка, каждый ратник пытался продать свою жизнь подороже. В храбрости устюжанам не откажешь. Чем бы им помочь? Взгляд мой упал на веревку, висящую на крюке у стены. Решение пришло сразу. Я схватил веревку, привязал один ее конец за деревянную балясину ограждения и сбросил вниз. Воистину утопающий хватается за соломинку. За веревку два раза дернули, и мы потащили тяжелый груз вверх. Это был наш ратник, раненный в руку и ногу. Кто-то из его сотоварищей углядел в темноте веревку и обвязал ею раненого. Мы снова сбросили веревку и опять подняли раненого.
Бой сместился от ворот к веревке — она давала хоть и малую, призрачную, но надежду на спасение.
