Минька проснулся и лежит в кровати, слушает пощелкивание часов и ждет, когда часы начнут бить, потому что в комнате полумрак и стрелок не разглядеть.
Как и ко всему прочему в доме, Минька давно привык и к этим часам с помутневшими, осыпавшимися цифрами. Деревянный, с витыми колонками ящик подточил шашель, отвалился и потерялся крючок у дверцы.
При этих часах Минька родился, при них он растет. И его мать тоже родилась и выросла под шагание их маятника.
Дед никому не разрешает прикасаться к часам. Раз в десять дней, взобравшись на табурет, собственноручно заводит ключом, у которого на ушке жар-птица, ходовую пружину и бой.
Часы, зашелестев, точно сухие листья, ударили войлочным молоточком в железную розетку — бом!
Ну конечно! Вот так всегда случается, когда ждешь-ждешь, чтобы узнать, который час, а тебе бом, один удар — половина. А чего половина? Пятого? Шестого? Седьмого?
— Минька! — тихо окликает бабушка.
— Что?
— А не время тебе собираться?
Минька сбрасывает простыню и садится. Половина седьмого! Пора! Скоро Ватя зайдет.
Бабушка поднимается вместе с Минькой, хотя он ей и говорит, что не надо — вскипятит чайник и без нее.
Но бабушка хочет сделать все сама.
Минька умывается из большой дубовой кадушки, похлопывая себя ладонями по груди и плечам: тогда кровь приливает к телу и не чувствуется холода колодезной воды.
Бабушка возится с чаем.
Минька накинул рубашку, пригладил гребешком волосы, приготовился сесть к столу.
Его подозвал Борис. Он тоже проснулся.
— Минька, ты про Курлат-Саккала слышал?
— Слышал. Ватя сказал.
— Боишься?
— Боюсь.
— Не надо. Не бойся.
— А как он поймает меня где-нибудь одного?
— Его самого милиция ловит. Да и на кой ты ему, стригунок, нужен! Вот если бы отец твой или мать, тогда иной разговор. Так что смело бегай, гуляй.
Накормив Миньку, бабушка дала ему с собой завтрак — пирожки с вязигой.
— Только ты все это напрасно выдумал с розой, — говорит бабушка, — спал бы себе, отдыхал после учебы.
— Интересно мне, бабушка. Да и в десять часов я уже буду дома.
Стук в окно. Это Ватя.
Минька подхватывает сверток с завтраком и выбегает на улицу. У Вати тоже сверток.
Ватя босой, брюки подвернуты, волосы после подушки торчком.
— Аллюр три креста. Опаздываем!
Минька и Ватя поспешно зашагали по пустынным улицам. Изредка попадались маленькие пацанята, которые гнали в стадо коз.
— А твоя коза? — спросил у Вати Минька.
— Сама дойдет.
— А если не захочет?
— Пусть попробует! Я ей наперед выдал в лоб два щелчка.
Минька и Ватя взбираются на Цыплячьи Горки переулками с желтыми заборами из ракушечника, усеянными поверху осколками бутылочного стекла. В ракушечнике поблескивают капельки ночной влаги, еще не высушенной солнцем.
На перекрестках — круглые каменные тумбы для афиш, вколоченные в землю рельсы — коновязи, пустоши с высоченными колючками, в которых в полдень зной и сухость.
Вскоре приятели оказались на окраине Бахчи-Эли, где были плантации.
Вошли в дощатые ворота, поднялись по ступенькам в контору. В большой комнате скопилось уже много ребят. Бригадиры проверяли своих, выкликая по фамилии, и раздавали полотняные торбы с лямками.
Ватя и Минька протолкались к Гопляку.
— Пришел, значит? — сказал Гопляк.
— Значит, пришел, — ответил Минька.
— Получай. — И Гопляк подал Миньке торбу с лямкой.
Минька взял торбу и, как показал ему Ватя, надел через плечо.
Неожиданно Минька почувствовал, что кто-то тронул его за рукав. Он обернулся.
Перед ним стояла Аксюша в коротеньком сатиновом платье и в красной косыночке, повязанной рожками.
— Ну! — сказала Аксюша.
— Что?
— Ну почему ты молчишь?
Минька и сам подумал, почему он молчит и стоит балда балдой, когда надо сказать Аксюше что-нибудь самое дружеское.
— Я вчера приехал, а тебя не видел.
— Ну так что же! Зато сегодня я тебя первая увидела. Ты у кого в бригаде?
— У Гопляка.
— Я тоже.
Перед Минькой вынырнул Кеца и, схватив за пуговицу на рубашке, спросил:
— Чья пуговица?
— Моя, — машинально ответил Минька.
— Тогда — на, возьми ее! — И Кеца, оторвав пуговицу, сунул Миньке в руку.
Минька едва не задохнулся от злости. Кинулся было на Кецу, но Кеца скрылся в толпе ребят.
— Не обращай внимания, — спокойно сказала Аксюша, — он дурак. А пуговицу я тебе пришью.
Раздалась команда строиться по бригадам.
— Побежали к своим! — сказала Аксюша и, притронувшись пальцем к Минькиной щеке, засмеялась. — Ой и сердитый ты! Сейчас зашипишь, как сковородка.
Кусты на плантации были высажены длинными рядами.
Ватя и Минька выбрали себе ряд, где розы погуще. Минька должен был собирать лепестки по одной стороне кустов, Ватя — по другой.
Они положили завтраки на землю, прикрыли ветками и приступили к работе. Минька быстро наловчился обрывать лепестки, складывать в торбу. Он старался не оставлять на цветах обрывков, или, как говорил агроном плантации, лохмотьев.
Вначале Ватя ушел вперед, но подождал Миньку, пока он окончательно не освоился, и тогда начали работать рука в руку.
Пройдя первый ряд, заступили на второй.
По соседству собирали цветы Гопляк с Аксюшей.
— Вызываем! — сказал Ватя.
— Принимаем вызов! — ответила Аксюша.
Гопляк, обыкновенно нерасторопный и вялый, заработал сноровисто и проворно. Никто не переговаривался, чтобы не терять времени. Лепестки в торбах пришлось уминать: они не помещались и вываливались.
Минька в кровь оцарапал колючкой ладонь, но останавливаться, чтобы заклеить листиком ранку, было некогда. Аксюша и Гопляк и без того уже обгоняли и, не скрывая, громко торжествовали победу.
Минька и Ватя проиграли. Они пошли проверить работу Гопляка и Аксюши, но ни в чем не углядели погрешностей: ни один цветок не был пропущен и лепестки были собраны без лохмотьев.
