— Или в луже… — робко добавила мама.
Теоретик что-то быстро писал на листке бумаги.
— Один близнец плюс минус другой близнец равны нулю близнецов, — вдруг заявил он.
— Что?.. — подняла испуганное лицо мама. — У меня нет ни одного сына?! Но ведь их у меня двое. Очень похожих. Раньше, чтобы не путать, одного стригла под машинку, а другой носил чуб!
— Вы стригли одного, а другой носил чуб?
— Да.
— Это меняет положение.
Теоретик опять начал быстро писать. Потом погрыз карандаш и сказал:
— Вы стригли одного и того же.
Шустикова-мама почувствовала, что от ужаса пол наклонился у неё под ногами. Она ухватилась за стул.
— Вы стригли Славку-Станиславку.
— Это и есть мир и антимир? — прошептала мама, заикаясь.
— Возможно.
— Значит, у меня один сын?
— Не обязательно. Если придерживаться теории относительности, то их два, три или четыре.
— Четыре… — простонала Шустикова-мама, ещё крепче вцепляясь в стул.
— Конечно! Остальные в зеркале или в луже.
В этот момент что-то стукнулось об пол. Шустикова-мама вздрогнула.
Но ничего особенного не произошло — просто теоретик уронил карандаш. И вдруг мама увидела, что карандаша на полу уже нет, а он снова в руках у теоретика.
Да, значит, всё в жизни относительно и каждая новая теория должна быть достаточно безумной… Мама только успела об этом подумать, как прозвучал голос физика, будто издалека: — Теперь вы на правильном пути…Когда Шустикова-мама возвращалась домой, она чуть не вошла в витрину книжного магазина.
Клавдия Васильевна глубоко вздохнула, провела пальцами вдоль висков. Это чтобы немного успокоиться, прийти в себя. Зрелище для неё повторимое, но Клавдия Васильевна переносит его с трудом, потому что она классный руководитель.
Если прежде повторимые зрелища были шумными, связанными с побоищами — когда летели портфели, пеналы, учебники, тетради, пуговицы с курток, кеды, раскрученные за шнурки и пущенные как метательные снаряды, раздавались победоносные крики, — теперь была полная тишина.
Клавдия Васильевна поглядела на безмолвный класс, на парты, которые стояли наоборот, и на ребят, которые тоже сидели наоборот, спиной к доске. Все, кто за Славу Щустикова — Ковылкин, Зюликов, Токарев, — писали левыми руками. Каждый держал ручку в левой руке и писал. Старался.
Клавдия Васильевна не верила в физика-теоретика, она верила только в директора школы. И поэтому, когда опять увидела безмолвный класс, и парты, и ребят, которые находились в загадочной стране, она захлопнула дверь класса и заспешила по коридору. Затем вниз по лестнице на первый этаж, где физкультурный зал.
— Они невыносимы, эти близнецы!
Зал кажется пустым. Директор занимается гимнастикой и взобрался наверх по гимнастическому канату.
Клавдия Васильевна отыскала глазами директора.
— Я больше не могу! У меня голова разламывается!
Прежде, когда Клавдия Васильевна кричала на близнецов, у неё хрустел, разламывался голос, а теперь у неё хрустела и разламывалась голова.
Клавдия Васильевна проводит пальцами вдоль висков, глубоко вздыхает. Так ей делается немного легче.
Алексей Петрович спустился по канату. Надел пиджак.
— Давно рекомендовал всему педагогическому коллективу заниматься физкультурой. Поверьте мне — укрепляет.
— Я верю, — кивнула Клавдия Васильевна. — Скоро полезу. — И она пошатнулась. Вместе с ней пошатнулся гребешок, которым были подобраны сзади волосы. — Мне бы пережить высказывание великого физика, но я определённо не переживу!
— Ну, голубчики! — Директор явно почувствовал прилив сил после гимнастики. — Я их вытащу из антимира! И навсегда!
* * *
Алексей Петрович стремительно идёт по коридору, стремительно поднимается на третий этаж. Клавдия Васильевна едва за ним поспевает. Директор, он всегда директор — ив мире и в антимире. От такого заключения не отказался бы и физик-теоретик, если бы посмотрел сейчас на Алексея Петровича.
В коридоре на третьем этаже тишина…
Директор стремительно распахивает дверь класса.
6-й «Ю» сидит за партами. Все на своих местах. Ручка у каждого в правой руке. Всё нормально.
— Наступила весна, — сказал Алексей Петрович. — Поговорим об успеваемости.
Ребята молчат. Славка и Стаська тоже молчат. Когда назревают какие-то события, да ещё неприятные, это как-то чувствуется. В воздухе появляется электричество. Разговор об успеваемости — это всегда события неприятные. Это всегда электричество.
— Клавдия Васильевна, сводка успеваемости готова?
— Да, — сказала Клавдия Васильевна. — Плохая успеваемость.
— Всё-таки они добились того, чтобы остаться на второй год. В пятом классе не остались, сумели преодолеть единицы. Так в шестом останутся. Поздравляю.
Ребята, ужаленные электричеством, закричали:
— Как?
— Что?
— Почему?!
— В антимире вы переходите в следующий класс. Не беспокойтесь. Там у вас сплошные пятёрки. Не правда ли, Клавдия Васильевна?
— Пятёрки. Сто процентов успеваемости.
— Видите, как хорошо. Сто процентов! Там… — И директор показал куда-то в окно. — В загадочной стране.
Ребята опять закричали:
— Что!
— Почему!
— Здесь хотим!
Ковылкин быстро переодел ботинки, чтобы правый ботинок был на правой ноге, а левый — на левой. Как у нормальных людей. А то он забыл впопыхах это сделать, выйти до конца из антимира. А Вовка Зюликов незаметно подкрался к фанерному листу «Сообщения», на котором по-прежнему висел плакат «Антимир — он рядом с нами!», снял плакат и спрятал.
Переходить из класса в класс они хотят не где-то в загадочной стране, а у себя в школе. Они всё-таки хотят сентябрь плюс сентябрь, а не сентябрь минус сентябрь.
Стаська кричал и Славка, что они согласны отказаться от современности, от безумных идей, но только чтобы перейти в следующий класс.
Крикнула и Таня Фуфаева:
— Согласны!
Лёлька бы тоже крикнула, но у неё был занят рот — она, как всегда, что-то жевала.
А Вадька Батурин вдруг снова сделался принципиальным, потому что встал и сказал, что к происходящему в классе он относится отрицательно.
