— Читала.
— Почему ты все-таки не в школе?
— А ты почему?
— Попросили… Надо было проводить в линейную. Журналистка. Будет писать об училище, СЛОК дал двести пятьдесят, представляешь!
— Не представляю.
— Я тоже. Вот прокатились! Так и каюкнуться можно. Чеботарев с испытаний звонил. Поздравляет меня.
— Радуйся.
— Я радуюсь. А ты?
— А я что? Смотрю на все это, — сказала Аля показывая на депо, на горку, на стоящие вдали электровозы и мотовозы.
— И что?
— Ничего.
— Договаривай.
— Договаривать? Что?
Знает Аля что-нибудь о Прекрасной Елене или не знает? Знает, наверное.
Долго и нескладно молчали.
Игорю показалось, что он Алю теряет, что он ее уже потерял. Он хотел заглянуть Але в глаза совсем близко, как это было в лесу. Она опустила голову, глаз ее он не видел. Какого они цвета сейчас?
— Ты что, Алька! — Игорь испугался. — Ты что? — Он с силой схватил ее за плечи. — Алька! — Он тряс ее за плечи.
— Мне больно, — сказала Аля. — Отпусти, пожалуйста.
Игорь возвращался в училище. Переступал через рельсы и стрелки, не глядя под ноги. В электровозе проехала студентка. Махнула Игорю рукой из кабины. На лице ее было счастье.
В училище, перед дверью кабинета физики, построилась группа ЭЛ-16. Командир открыл дверь, чтобы доложить Нине Михайловне, что группа помощников машинистов построена и к занятиям готова.
Из класса вышла совсем незнакомая учительница, приняла рапорт командира. Сказала:
— С сегодняшнего дня я буду вести у вас физику.
— А Нина Михайловна? — не выдержал Игорь.
— Нина Михайловна ушла из училища по семейным обстоятельствам.
Игорь, вопреки всяким понятиям о дисциплине, выскочил из строя и устремился вниз по лестнице, на улицу. Он бежал к Алиному дому. Мчался опять, как когда-то. Он все понял! Все! Он увидит фургон для перевозки мебели.
Он его увидел. Алю увидел и Нину Михайловну. Они садились в фургон, в задние дверцы.
Игорь подлетел к фургону.
Аля ему спокойно улыбнулась:
— Я уезжаю. Мы с мамой уезжаем к отцу.
— Аля! Алька! Зачем?
Она слабо махнула ему рукой.
— Алька, прости меня!
Дверцы фургона закрылись, и фургон медленно и тяжело тронулся с места.
Игорь шел среди линий депо. Он не знал чего хотел, а чего не хотел. В нем было предельное раздражение, он презирал себя и все, что было связано с ним. Он теряет друзей, теряет себя, теряет всякую определенность. Запутывается сам и запутывает других. Что-то в его жизни окончательно разладилось. Неужели он такой бесхарактерный, что никогда не дойдет до окончательного решения в личной жизни! Не только в личной — кого он любит по-настоящему: Алю или Елену? — но и в главном для себя: хочет он в конце концов того же, чего добивался Тося? Тося имел ясную, твердую цель, шел к ней неукоснительно. Тося хотел водить поезда. Игорь тоже на локомотивной тропинке. Сам на нее пожаловал? Не сам. Это он только внушал себе, что сам и что думает при этом заниматься СЛОКом. Он, мол, будет не машинистом, а испытателем. Скорость. Суперскорость. Все вранье! Дешевка! Ничего у него не будет. И ничего у него не было. Одни слова. Опять никаких горизонтов. Черновая работа: копай глубже, кидай дальше. Сколько можно? Школярство! К делу не допускают и долго не допустят. Мастера-наставнички. Значит, сиди и не чирикай. Полная замазка! И с Алей — полная замазка!
Цепочкой на пути стояли электровозы и тепловозы. Игорь шел мимо них и с ненавистью бил ногой в колеса. Удары больно отдавались в ногу, что окончательно вывело Игоря из себя. Он начал ударять в колеса изо всех сил, так что они звенели. В эту минуту он искренне ненавидел себя.
При каждом ударе Игорь громко выкрикивал:
— СЛОКи! ЧЕЭСы! ТЕЭСы! Все мура собачья. Коробки неодушевленные! Пустые! Идиотские!
…Второй день Игорь сидит дома. В училище не ходит. «Что же теперь-то с ним? — думала с горечью Галина Степановна. — Все наладилось, и вдруг как подкошенный… Неужели обидели? Переживает ссору с Алей? Даже не ссору, ссоры-то не было, отъезд. Или опять разрушил сам себя и не сложит, потому что не умеет?»
Приходили ребята из группы — не захотел видеться: сказал, что болен. Но он-то не болен. Господи, до чего же он не похож на Тосю! На ровном месте спотыкается.
К вечеру второго дня в квартире появился Виталий Ефимочкин. Поздоровался, взглянул на Игоря, который одетым валялся на кровати в соседней комнате, извинился перед Галиной Степановной, что вынужден будет закрыть двери комнаты: хотел поговорить с Игорем наедине.
— Да. Конечно, — сказала Галина Степановна и тихо добавила, чтобы слышал один Виталий: — Спасибо.
Виталий кивнул, прошел к Игорю, закрыл за собой дверь.
Игорь и Виталий смотрят друг на друга. Игорь первым спросил:
— Чего ты?
— Я по службе. Встань.
— Чего?
— Встань! Я твой мастер.
— Можешь не распинаться. — Но встать Игорь все-таки встал.
Виталий смотрел на него.
— И это ты, Вандышев?
— Игорь Вандышев. Игорь! Понимаешь?
— Захлопни свою форточку, не сквози.
Игорь замолчал. Потом спросил с усмешкой:
— Это говорит мастер? — Он решил сражаться за себя.
— Это говорит Виталий Ефимочкин. Еще он скажет: ты барахло!
Игорь вспыхнул:
— Говори, да не заговаривайся.
Виталий спокойно смотрел на него. Да, это Виталий, тот, который в детстве был грозой в своем переулке. Кто в свои четырнадцать лет знал о жизни гораздо больше, чем ученик любой средней нормальной школы. Кто дважды убегал из дому, имел приводы в милицию. Нюхал эфир и напивался потом пивом. Но победил себя, победил все, что поселила в нем плохая улица. Виталий оберегает теперь друзей и беспощаден к таким, каким был он сам. Он знает, что в жизни почем. А сейчас перед ним стоял этот чурик и произносил жалкие слова.
Игорь почувствовал, что он сам, пожалуй, заговаривается: Виталий — это Виталий, это почти все равно, что Тося. Но все-таки спросил:
— По-твоему, я должен наследовать?
Виталий как можно спокойнее, а для этого он глубоко вдохнул, разгладил на своем пиджаке несуществующие складки и отчетливо, по слогам, будто боялся, что не выговорит все точно и ясно, произнес:
