Из темноты сейчас же ответили: мигнули три раза подряд.
— Пошли, — облегченно вздохнул Жак. — Все в порядке…
Перепрыгнув через придорожную канаву, они пошли по пологому берегу вниз, к реке, откуда только что им сигналили. Трава была скользкой, и Петр поддерживал за локоть Анджея, ворчавшего, что подобные прогулки уже давно не для его возраста.
Из темноты еще раз посигналили. Послышался плеск весел подходящей к берегу лодки.
Напрягши глаза, Петр увидел на светлом фоне реки силуэт каноэ и в нем две скорчившиеся фигуры. Под ногами заскрипел сырой песок, они вышли к самой кромке воды и остановились. Каноэ подошло к берегу и уткнулось метрах в тридцати впереди.
— Подождите, я сейчас, — сказал Жак и направился в ту сторону.
— Вот и конец нашим приключениям, — вдруг сказал Анд-жей, и Петру почудилась в его голосе грусть. — Последний рывок и…
Но Петр его уже не слышал.
Решение пришло внезапно, и, даже если бы сегодня Жак и не сказал ему о смерти итальянца и американца, там, на дороге из Обоко, он все равно поступил бы сейчас так, как решил поступить.
Жак издали махнул им рукой, и они пошли вдоль кромки воды к каноэ. Два низкорослых оборванца стояли рядом с Жаком.
— Пожалуйста, хозяин… Добрый вечер, хозяин…
— Я сказал им, что разыщу их хоть в преисподней, если они вас не доставят в целости и сохранности на тот берег. И еще, что вам покровительствует Ошун и его белая жрица, — усмехнулся Жак.
— Неужели же и они знают Элинор? — удивился Анджей.
— Ее знают во всей Гвиании. — Жак обернулся к Петру: — Ну а ты что… такой мрачный?
— Я никуда не поеду…
Петр произнес это тихо, но решительно.
— Что? Что ты сказал?
— Я остаюсь здесь, — твердо повторил Петр.
— Ерунда! — Лицо Жака стало злым. — Тебе здесь нечего делать. Людям вашего круга вообще нечего делать в этом бедламе. Черти ненавидят ангелов потому, что те своей непорочностью подчеркивают глубину их падения: черти ведь тоже были когда-то ангелами, пока не восстали против бога и тот не низверг их в ад во главе с Сатаной. Это придумал не я, это придумал английский поэт Мильтон. — Он усмехнулся. — Ты что же… решил, как Элинор, спасать наши души? Мою, Штангера, Эбахона? Только учти, Боба она не спасла. Он погиб вчера, когда повел этих проклятых альбиносов на пулеметы федералов. А ее лицо даже не дрогнуло. Словно я не сообщил ей ничего, что могло бы ее взволновать. Ни о смерти Боба, ни о том, что я… хорошо стреляю. Я сказал, что пристрелю ее, если она выйдет замуж за этого борова. И его тоже. Она выслушала меня не перебивая, а потом сказала, что вас хотят… убрать. И приказала мне — приказала! — отправить вас за Бамуангу любой ценой. — Он сплюнул. — И… бросила на стол пачку денег… за «операцию»… Она решила поставить меня на мое место. Мол, бери! Ты же наемник, профессионал!
Над позициями федералов взлетела ракета.
Жак словно очнулся:
— А теперь быстро в лодку!
Петр отрицательно покачал головой и повернулся к Войтовичу :
— Садись, Анджей!
— Ты… хочешь от меня избавиться? — возмутился тот. Петр взял его за руку:
— Ты же знаешь, в чем дело. Я должен остаться, Анджей! А ты… ты расскажешь всему миру, что здесь происходит.
Он стал торопливо вытаскивать из карманов пластиковые пакеты с кассетами и блокнотами и совать их в руки Войтовича.
— Это твой долг, Анджей! Как человека, как журналиста…
Войтович молчал, отвернувшись. Потом внезапно шагнул к Петру и крепко обнял его, щека его была мокрой. Затем шагнул к каноэ, в котором гребцы сидели уже наготове с короткими и широкими веслами в руках.
— Пора, — нетерпеливо поторопил его Жак. — До рассвета надо уйти подальше за федеральные линии.
Анджей махнул рукой и шагнул в каноэ. Жак ухватился за нос лодки, сталкивая ее с мели, Петр помог ему… Суденышко тихо скользнуло от берега. Гребцы заработали веслами, каноэ вынесло на течение, и оно быстро заскользило вниз по могучей реке.
Петр и Жак молча стояли у воды до тех пор, пока лодка не растаяла во мгле.
— А теперь… скажите, сэр, что вы прикажете мне делать с вами теперь? — иронически спросил наконец Жак, заложив руки за спину.
— Прежде всего надо решить, как объяснить исчезновение Войтовича, — решил переменить тему Петр.
— Это как раз меня волнует меньше всего. Ушел из отеля, нашел рыбаков — и только его и видели. А ты?
— Ты же сказал, что мои коллеги получили пропуска на фронт. Так вот будем считать, что на меня он тоже выписан, просто я не успел его получить в Обоко.
Петр говорил это, а на душе у него было удивительно легко, впервые за много-много дней. Лишь бы Войтович благополучно добрался до Луиса! И тогда мир узнает всю правду о погроме, о том, кто платил подстрекателям, кто стоит за Эбахоном, этой жалкой марионеткой, разглагольствующим о спасении народа идонго от истребления и торгующим оптом и в розницу богатствами его земли.
А он, Петр, ничего теперь уже не боится. Пусть Эбахон расправится с ним, как он расправился уже с четырьмя журналистами! Но остальных-то он тронуть не сможет: весь мир скоро узнает о «десяти маленьких негритятах»…
— Тебе придется теперь быть все время со мною. — Голос Жака был решителен. — Со мною тебя никто не посмеет тронуть и пальцем…
— Спасибо, Жак! — весело ответил Петр… — А теперь… поедем в отель?
Жак с любопытством взглянул на него:
— Ты еще радуешься?
И он зашагал по пологому берегу вверх, туда, где они оставили «джип».
— Не понимаю, — еще раз повторил он уже за рулем. — Не понимаю, почему ты решил остаться. Там, — он кивнул в сторону Бамуанги, — тебя ждали свобода, слава, деньги! Ты был бы первым газетчиком, вернувшимся из Поречья. Ты же наверняка многое узнал, пока был рядом с президентом. А ты отдал все это Анджею. Он отличный парень, но Мартин Френдли или Серж Богар из Франс Пресс так никогда не поступили бы!
— А если бы из-за того, останусь или не останусь, зависели бы жизни семи… Нет, даже восьми человек?
Жак сбавил ход и, обернувшись к Петру, вдруг хлопнул его по плечу:
— А ты молодец, парень!
— Ладно, хватит объясняться, — толкнул его Петр кулаком в бок.
ГЛАВА 8
Обложка записной книжки была красной, клеенчатой и пахла клеем. Петр тщательно отогнул ее, чтобы не мешала заполнять первую страницу, и написал на листке в бледную голубую клетку:
«Полковник Кэннон. Англичанин, возраст — примерно тридцать лет. Не пьет, не курит, одержим антикоммунизмом. Взгляд полубезумный. Командир Кодо-6».
Перевернул страничку, подумал и перевернул еще одну. На следующей написал:
«Гуссенс. Полковник. Фламандец. Большой любитель пива. Циник и весельчак. На идеи наплевать, были бы деньги. Кодо-5. При любом случае высмеивает „идейность“ Кэннона».
Петр сидел в своем номере, в том самом, в котором еще несколько часов назад раскладывал вещи, стараясь, чтобы вид их доказывал, что он еще вернется в эту комнату. Что же, так оно и произошло, он вернулся. Вернулся и теперь начинал новую записную книжку, словно новую главу своей жизни.
