— Илья! Лодку подтащил?
Си, си (да, да), — встрепенулся Номин.
Я сквозь чащу посмотрел на берег. Лодки не было.
— Илья, где лодка?
— Олы, тыпал (есть, тут).
— Нет лодки, Илья!
Он поднялся, огляделся, и лицо его сразу сделалось встревоженным и испуганным.
— Шайтан, Борис!.. Шайтан лодку утопил.
Я подбежал к берегу. Лодка была на месте, но… под водой.
Теперь-то я всё знаю… А тогда, увидев, что у лодки в нескольких местах отлетела на швах смола, я решил, что это — результат нашей небрежности.
Все мои записи и фотоприпасы сильно подмокли, часть их испортилась. Соль и сахар растворились в воде, сухари превратились в кашицу. Нетронутыми остались лишь спички да порох, закупоренные в специальные баночки.
Потом… Не думал я, что подведёт нас мой старый друг — урман. А вот подвёл. Вплотную подступил он к берегам Уха, и многие деревья — полусгнившие, поваленные ветрами громадины, — упав поперёк реки, преградили нам путь.
Лодку приходилось перетаскивать через деревья, местами волочить по берегу. Поваленные деревья встречались всё чаще и чаще. Пять суток тащили мы лодку на своих руках. Я всё надеялся: будет возможность плыть. Её не было. Ночные крики повторялись.
Илья ворчал:
— Минунг эри юн (пойти надо домой). Шайтан велит…
Мы, собственно, и так шли домой. У меня скопился довольно богатый материал о здешних бобрах и составилось вполне определённое мнение о реке. Но Илья хотел идти через лес: подальше от «святыни шайтана» и путь короче. Я же убеждал его пробираться по Уху на Конду. Илья упрямился:
— Шайтан вперёд пускать не хочет. Шайтан сердится.
У нас кончились продукты.
Два дня тащились на пустой желудок.
— Минунг юн, — всё чаще повторял Илья.
Голодная тайга
В тот вечер как-то особенно тяжело было на душе. Над урманом собрались грозовые тучи, и шалый ветер, качая деревья, выл больно уж тоскливо.
Голодные, мы сидели у костра на берегу сурового неприветливого Уха.
— Давай спать, Илья, — предложил я Номину.
— Атим. Я посижу.
— Ну, посиди. — И я завернулся в брезент…
Утром у тлеющего костра Номина не оказалось. Я, было, подумал, что он ушёл от меня, но сразу же от этой мысли сделалось стыдно. Не может такого случиться. Просто отошёл в тайгу попытаться промыслить что-нибудь.
Прошёл час. Прошло два часа. Илья не возвращался. Я ждал. Прошло пять часов, шесть… Я кричал Номина, стрелял. Тишиной, глухим безмолвием отвечал мне урман.
Я провёл на этом месте ещё ночь, но Илья не пришёл, и наутро я двинулся в дорогу.
Истощённому и ослабевшему, мне было уже не под силу одному тащить лодку. Оставался один путь — через урман на запад, к юртам Тимка-пауль.
И я пошёл на запад…
Неопытным людям трудно представить себе, что в нетронутом, диком лесу, имея ружьё, человек может погибнуть голодной смертью. По представлению многих, тайга всегда кишит животными и птицами. Кого хочешь стреляй. Увы, бывает и не так.
Был июнь — самый пустой для таёжного охотника период, а без собаки — совсем безнадёжный. Птицы засели в гнёзда на яйца, многие из них линяли, прячась в травах. Лоси и олени ушли в непролазные чащи, скрываясь там со своей только что появившейся на свет молодёжью. Глухая, мёртвая — вот именно мёртвая — тишина заполняла урман.
Если бы жив был мой Грозный!.. О, этот пёс что-нибудь бы да разнюхал — не зверя, так птицу, не птицу, так зверюшку. Но моего верного пса не было, и я тащился вперёд один, усталый, голодный, злой — на запад, напрямик, напролом.
В первый день я прошёл километров тридцать, во второй — меньше, а в третий уже только километров двенадцать. Слабость всё сильнее сковывала тело. Нога передвигались с трудом — злым и упрямым усилием воли…
Это случилось на четвёртый день. Я проходил через красивый, чистенький, как парк, сосновый бор. Вдруг в стороне, в лощине, заросшей ельником, раздался крик дрозда.
Ох, как забилось моё сердце!.. Мясо! У меня будет кусок мяса — и, весь сжавшись, затаив дыхание, я стал подкрадываться к ельнику. Ничего не подозревавшая птица деловито трещала на дереве. Сейчас, вот сейчас трепещущий комочек мяса упадет к моим ногам.
Вот я прицелился, вот выстрелил, вот уже падает убитый дрозд. И в тот же миг с рявканьем и пышканьем из-под поваленной ели выскочила медведица и крупными скачками направилась прямо на меня…
Несостоявшийся поединок
Позднее один из егерей нашего заповедника, старый манси Николай, уверял всех, что меня спасла его молитва.
В тот час, когда я, обессиленный, еле стоящий на ногах, сжимал слабеющими руками ружьё, готовясь к поединку с медведицей, Илья Номин подходил к своей юрте. Да, он пришёл домой…
В ту ночь, как я узнал это позднее, произошло следующее. Когда я уснул, Илья, сидевший у костра, услышал, как кто-то тихонько зовёт его по имени. Он испугался и хотел разбудить меня. Но в это время он увидел за деревом человеческую фигуру. Это был шаман Езин. Номин, удивленный, подошёл к нему.
— Боги шибко сердятся, Илья, — зашептал старик. — Ты слышал — шайтан кричал?.. Да-да, это он кричал. Шайтан будет убивать того, кто ходит по святым местам. Боги позвали меня, я пришёл и принёс им жертву. Я попросил у них, чтобы шайтан не убивал тебя. Боги сказали мне: пусть манси Илья живёт. Только пусть уходит, скоро-скоро уходит…
Это он, Езин — ревнивый и упрямый хранитель шаманских тайн — всё время тайно преследовал нас. Он кричал по ночам, надеясь, что страх прогонит нас обратно. Он испортил лодку и убил собаку Номина. Всё это я узнал позднее…
В ту ночь Езин увёл Илью. Он уговорил его оставить меня в жертву шайтану. Уверен был шаман, что не выйти мне из тайги, и святое место останется по-прежнему неведомым для людей, глухим, недоступным, а воля шамана и его сила — по-прежнему священными.
Вернувшись домой, Номин лёг спать, никому не рассказав обо мне. Но его жена оказалась болтливой. И пополз по тайге слух: «Илья вернулся, а Борис остался в урмане».
Уже к вечеру на ближайшей ПОС (производственно-охотничья станция) это стало известным. Директор станции спешно выехал к юрте Номина.
— Где Борис? — спросил он у Ильи.
— Тапал (там, по ту сторону), — невозмутимо отвечал Номин.
— Где там?
