Свирдов — друг отца Володьки Цыбина. Он у него (отец) адвокат. Они вместе плетут какую-то интригу.
Папа стал спокоен, и, должно быть, не зря. Или просто храбрится?
Сегодня долго разговаривал с В.П. о Володьке Цыбине и вообще о людях. В.П. настраивал меня на то, что Вовка не виноват. Это я сам понимаю. Но все равно все кипит во мне против него. Я готов отвечать за своего отца, пусть он отвечает за своего.
А В.П. пропагандирует теорию братства…
Сашич из космоса «упал» на землю. Какой-то его родственник, инженер из Водоканалпроекта, увлек Сашеньку идеей строительства гигантской оросительной сети или что-то в этом роде. Уже два дня не заходит; только в школе видимся.
Победа! С папы сняты все обвинения. Свирдов с компанией пойдет в тюрьму, не отвертится; следствие ведется заново.
У нас с Ингой что-то похожее на дружбу. Она славная девчонка.
С ней интересно и можно говорить о чем угодно — она поймет. Тоже завела аквариум — я ей дал рыбок.
Затеваем с Сашичем большое дело по совету Дмитрия Павловича, инженера из Водоканалпроекта.
Папа в партии восстановлен!..
Я окажусь слабаком и ничтожеством, если своё мстительное чувство попытаюсь перенести на Володьку Цыбина. При чем тут Володька? Он, конечно, трепло и пустяк. Но если я сильнее и лучше его (предположим), то по-человечески и по-мужски я обязан только помогать ему.
Это я сам, дорогой Венедикт Петрович, рассудил. Вот какой я стал мудрый!
Завтра — снова в лес, к Петрушихе. С нами собирается чуть ли не полкласса.
Сегодня весь вечер бродили по городу. Долго сидели с Ингой на набережной.
Мне с ней очень хорошо.
Неуж. я влюбился?..
А В.П. в больнице. У него, должно быть, белокровие, и, что особенно плохо, запущенное.
Это не положено — бить морду девчонкам, но я, наверное, набью.
Сегодня превосходно съездили в лес, вечером я собрался к Инге. Только вышел — на тротуаре Догматик.
— Даниил, мне нужно с тобой поговорить.
— О чем?
— Не сердись. Давай пройдемся, поговорим…
Полчаса мурыжила. Я под конец совсем разозлился и наговорил ей грубостей. И сказал, что из девочек у меня есть один друг — Инга, и больше никого мне не надо.
А к Инге уже не пошел. Испортилось все настроение.
«Классики — это те, которых все уважают, но никто не читает» (Ницше). Звонко, но не очень верно: сам же он не только читал — изучал классиков!
Уже четвертый день лежу со сломанной ногой. Всё Сашкины ручейки. Но нашли зато такой документ — записку партизан восемнадцатого года, — ради которого я согласился бы сломать и вторую ногу.
А вообще-то настроение так себе, паршивенькое. Хочется петь какие-то каторжные песни, вроде: «Лежу на коечке, страдаю…» Хорошо, что ребята не забывают. Инга бывает каждый день.
Презренная хамса — это, оказывается, знаменитые анчоусы. Или наоборот: анчоусы — это хамса. А прекрасная макрель — наша скумбрия.
«Мы все ищем свободы от обязанностей к ближнему, тогда как чувствование именно этих обязанностей сделало нас людьми» (Толстой, который Лев).
При ливне средней силы на площади в несколько квадратных километров высвобождается такая же энергия, как при взрыве первых атомных бомб. А энергия урагана в тысячи раз больше.
Неужели нельзя ею овладеть?
На пустыни надо натравить полчища специально выведенных засухоустойчивых растений. Они создадут почву.
Весь вечер сидело у нас семейство Холмовых. Пели песни. Старые. Хорошие. И смешные: они думают, будто только их юность опалена священным огнем революции. Но, дорогие мои, поверьте, — этот огонь и у меня, у всех нас в груди!
Интересно, черт, взглянуть на тех, кто придет на смену нам, взглянуть на наших потомков — людей, которые будут в далеком завтра…
Большая новость: папа переводится в Нижний Тагил. Естественно, и мы с ним. Интересно. И — грустно.
Много читаю.
Был В.П. Дорогой мой учитель… Он очень худо выглядит. Я улыбался через силу. А он бодрится.
