протянул руку:
— Здравствуйте, Наташенька!
Она машинально подала ему руки, спросила:
— Но как же это… как вы сюда попали?
— О, длинная история… и страшная.
Николай взглянул на ее запорошенное снегом, такое милое лицо, и вдруг ему захотелось упасть перед ней на колени, заплакать и рассказать правду. Это продолжалось лишь мгновение, как будто он взлетел в высокое чистое небо… но тут же увидел перед собой жуткую пропасть. Как! Ей… рассказать? Чтобы она вот тут же назвала его подлецом? Ударила? Растоптала?.. Николай с трудом перевел дыхание.
— Проходите, Наташа, садитесь вот сюда… Пушкарев и Петрищев… они вернулись?
— Пушкарев… — Наташа хотела обернуться к двери, но что-то остановило ее. Совсем не думая о том, что идет на хитрость, она сказала: — Они… Я у вас собиралась спросить…
Значит, не вернулись. Николай лихорадочно соображал. Вот он, момент, когда настала пора ответить, выкрутиться, оправдаться. Трудно лгать первый раз. Потом будет легче. И нельзя тянуть. Эти милые, эти чудные глаза смотрят требовательно и настороженно. Впрочем, его заминка выглядит, наверное, вполне закономерно: он поражен тем, что сообщила Наташа, и огорчен.
— Вот… Эх! Жалко ребят… Понимаете, я пошел поохотиться. Неважно было с едой. Возвращаюсь на стоянку — нет стоянки… Что такое? Заблудился!..
Начал Николай медленно, осторожно, прислушиваясь к собственному голосу, но скоро фразы стали легко низаться одна к другой, Николай увлекся.
Наташа слушала, не глядя на него. Взглянуть она боялась. Чего? Она сама не знала. Но уже чувствовала, ощущала почти физически, что ей лгут. И этот водочный запах… А Николай торопился:
— …В общем, плутал я долго. Еле выбрался. Забрел бог знает куда. Тонул… А потом наткнулся на юрту Курикова. Он раньше от нас ушел… Думал уже: конец, погиб. Вдруг юрта. И — такое совпадение! — юрта Курикова. Отогрелся у него, немного пришел в себя. Сегодня собирался на базу. Вот сейчас думал выходить… Да что ж, придется их искать. Обязательно надо искать…
Николай почувствовал, что где-то, в каких-то фразах фальшивит, и вновь стал вслушиваться в свой голос. Вдруг звуки голоса исчезли: их отбросили другие — негромкие, едва слышные. Кто-то подходил к двери. Наташа опустила голову ниже. И, хотя Николай уже знал, что дверь сейчас снова откроется, — она распахнулась неожиданно, и Николай вздрогнул и подался назад: перед ним стоял Пушкарев. Следом входил Василий.
Сквозь обмякшие губы Николай невнятно вытолкнул:
— Борис Никифорович?.. Дорогой… Значит…
Пушкарев смотрел на него внимательно и как будто спокойно. Так же внимательно и спокойно он обвел глазами комнату и остановил взгляд на раскрытом рюкзаке Николая, на патронах. Нижнее веко левого глаза начало подергиваться.
С силой нажимая скрюченными, словно закостеневшими пальцами, Пушкарев провел рукой по глазам. Веко продолжало дергаться. Губы Пушкарева скривились; вскинув голову, он шагнул вперед — к предателю, подлецу — грудью. Николай отшатнулся, инстинктивно протягивая руку к Наташе, будто ища опоры, Наташа отстранилась, и он спиной прижался к стене.
Пушкарев постоял секунду-две, круто повернулся и, так и не произнеся ни звука, вышел, с силой, со стуком прижав дверь снаружи.
У Николая кружилась голова. И все кружилось, летело, низвергалось куда-то. Николай ухватился за стену.
Теперь Наташа не сводила с него глаз. Она смотрела на него с брезгливым испугом, но где-то в глубине взгляда теплилась маленькая боязливая надежда. Наташа ждала: может быть, Николай объяснится и ее подозрения, такие страшные, почти нелепые подозрения, окажутся ошибочными? Почему Пушкарев ничего не сказал? Что тут вот сейчас произошло? Что произошло там, на Вангуре? Может быть, Николай все объяснит?..
Старый Куриков медленно, бочком обходя геологов, приближался к сыну. Он подошел к нему и сказал тихо и ласково:
— Паче, рума! Здравствуй, Вася. Сака ёмас, светлый человек, сын мой.
Василий смотрел на него отчужденно и строго, как старший. Потом покачал головой:
— Нет. Сака люль, худой ты человек, отец. Меня как учил? Нельзя друга бросать в беде. Сам бросил. Как на тебя смотреть? Как тебя слушать? Как жить с тобой?
У старика заслезились глаза. Он взял сына за руку:
— Вася!..
Не грубо, но решительно Василий высвободил руку.
— Вася! Зачем, однако, так говоришь? Я не бросил их, не убежал. Я начальнику сказал — тогда ушел. Путаешь ты. Вот он сбежал, — старик ткнул в сторону Николая, — он друга бросил. Я не тайком ушел. Тайком он ушел. Я ничего не взял, он патроны украл. Вот как, однако, было. Зачем так говоришь?..
Ах, как хотелось Николаю придушить этого старикашку, выдрать у него язык!..
Наташа встала. Страшная обида и горечь были в ее глазах, но она усмехнулась и оказала совсем о другом:
— А рутил на Вангуре они все-таки нашли. Впрочем, вас это едва ли интересует… и не касается.
Только тут Николай пошевелился. Он оттолкнулся от стены:
— Наташа! Но поймите… Я вам объясню…
Сквозь дрожащие губы она набрала в грудь много-много воздуха — было похоже: чтобы удержаться, не упасть, — полузакрыла глаза и выдохнула:
— Не надо… объяснять.
Круто, как недавно Пушкарев, она повернулась и вышла, ударившись о косяк и не закрыв дверь.
Следом за ней шагнул Василий.
Старый Куриков рванулся было за сыном, но остановился, коротко и беспомощно махнул рукой, опустился на лежанку и принялся раскачиваться, как человек, который мучается нестерпимой болью.
Ветер бросил в открытую дверь снег. Николай не шевельнулся. Выражение страха так и застыло на его лице.
2
Пушкарев одиноко сидел на обрывистом берегу Никли. Его мутило, злая тоска мяла и тискала Душу.
Не замечая его, на берег вышла Наташа. Остановилась и стояла, глядя куда-то вдаль и ничего не видя.
Томми, повизгивая, метался между ними. Псу было непонятно, почему это они не обращают внимания ни на него, ни друг на друга. Подбегая к Наташе, он вставал на задние лапы и тыкался мордой в ее грудь.
— Отстань, Томми, — сказала она наконец и, повернувшись к псу, увидела Пушкарева.
Она еще постояла, пытаясь ухватиться за какую-то мысль, потом почти машинально подошла к нему, прижимая руки в варежках к груди:
— Борис Никифорович… Вы меня очень презираете? Я так грубо тогда… Простите меня. Я…
— Не нужно, Наташа. — Он сказал это так же тихо, как и она; его веко все еще подергивалось. — Я вас понимал. Потому что… Потому что я сам люблю… вас.
Эти слова, неожиданно и для самого Пушкарева выдавленные им, были произнесены почти неслышно.
Но Наташа их услышала. Руки ее упали как плети, и она стояла пораженная, не веря и не понимая…
Потом они ехали на базу. Или… Да, раз оказались на базе. Потом собирались в путь, домой. Потом
