Он ощупал грудь, посмотрел на ладонь и неожиданно обнаружил, что кровь у него белая. «Жаль, что не голубая», — мелькнуло в голове.
Рядом, в луже молока, валялась раздавленная сумка и оранжевыми мячиками катались апельсины.
— Вот тебе раз…
— Живой, — прокомментировал кто-то. — Ребята, «скорая» отменяется. Взяли товарища в коробочку и домой…
«Ребята» в штатском помогли Константину подняться, собрать уцелевшие продукты и, взяв его в неявное, но надежное каре, повели к дому. Потрясенный Орлов молчал.
Буквально у самого дома он спросил:
— А вы кто?
— Не положено, — вздохнули сзади. — Это вы с Александром Степановичем обговорите. Он едет.
Уже войдя в квартиру, Костя понял, что ни одного лица из тех, кто сопровождал его, он запомнить не смог. Фигуры, да. Высокие, крепкие, плечистые… Но не лица. Словно его сопровождали не люди, а призраки.
Толокошин прибыл через некоторое время. Орлов успел выпить пять больших кружек своего любимого напитка. Наглотаться неведомо как уцелевшего коньяка и, более-менее успокоившись, приготовить себе небольшой обед из уцелевших продуктов. Однако, разбирая залитую сумку, Костя наткнулся на пакет с молоком, пробитый насквозь, и разорванный в клочки апельсин. Внутри снова все задрожало. Орлов вспомнил толчок в спину, падение и щелчок бойка. Пуля прошла в каком-то сантиметре от тела.
Александр Степанович нашел Константина сидящим на полу кухни в крайней задумчивости.
— Ты чего тут? — осторожно спросил Толокошин.
— Картошку чищу, — вздрогнув, ответил Орлов.
— Какую картошку? — Серый Кардинал огляделся.
— Царицу полей, — невпопад сказал Костя.
— Понятно. — Толокошин вошел, помог Константину подняться, усадил его за стол. — Давай-ка, дружок, собираться. Опять на зимние квартиры…
Шутка не удалась.
Орлов покачал головой:
— Не поеду. На хрен…
— Как это не поеду?! — удивился Толокошин. — Ты, между прочим, на государственной службе.
— Но не в армии все-таки. Так что, не поеду. — Костя потряс плоскую бутылочку. — У тебя есть?
— Конечно. — Толокошин выставил свой любимый коньяк. — Однако я не понимаю.
Он сел напротив, потом спохватился и принялся рыскать по кухне Орлова.
— Если ты ищешь стаканы, то они в нижнем ящичке, — тусклым голосом ответил Костя.
Александр Степанович подул в обнаруженные стекляшки, налил почти до половины коньяком и су-пул «лекарство» Орлову в руку.
— Давай! — сказал Толокошин традиционный русский тост.
От выпитого защипало в глазах. Толокошин быстро разрезал апельсин на дольки. Положил на тарелочку. Костя вспомнил пляшущие оранжевые мячики на сером асфальте.
— Кошмар.
— Ага. — Толокошин кивнул. — Я тебя понимаю. Однако все-таки объясни мне, заскорузлому, чего ты не хочешь обратно на квартиру переехать? Там же и работать удобнее, и жить безопасней. Не успел вернуться… Хорошо, что наши за тобой приглядывали! А если бы не успели?!
— Взяли его?
— На этот раз взяли. Живым, здоровым. Почти. Теперь будут колоть.
— Расколют?
— Можешь не сомневаться! Его большие специалисты будут лечить. Учитывая предыдущее нападение. Но все-таки…
Орлов махнул рукой:
— Нельзя бегать от опасности каждый раз, как только она появилась. Во-первых, если они поймут, что я такой важный человек, которого от каждого ушиба прячут в бронированный бункер, точно не слезут. Во- вторых, я идеолог! Л это означает, что я должен целиком и полностью отвечать за свои слова, идеи и даже мысли. Более того, сам обязан жить по тем правилам, которые пытаюсь пропагандировать. Как же иначе?
— Я не понял…
— Просто все, — прервал Толокошина Орлов. — Где ты слышал, что я пропагандирую «страусиную политику»? Было где-нибудь такое? Усилить меры безопасности, да! Сидеть под слежкой, надо так надо! Пусть я буду в осаде, но в своей крепости! А не где-нибудь…
Костя ткнул кулаком в стену. По телу мягко побежала волна опьянения. Шок отпускал.
— Эта хатка бобра — моя крепость! Дом. Я тут сижу и буду сидеть! Пусть приходят!
В кухне повисла тишина. Даже подросток-анархист за стеной выключил надрывного Летова.
— Страуса не пугать, пол бетонный, — вдруг пробормотал Толокошин.
Орлов фыркнул. Александр Степанович ухмыльнулся.
Через минуту оба ржали, как обкурившиеся.
— Дурацкая… Дурацкая шутка… — выдавил наконец Орлов. — Ой…
Отдышавшись, они налили еще по одной и разрезали очередной апельсин.
У Кости на душе была странная, давным-давно забытая решимость человека, сделавшего шаг в пропасть. Больше нечего бояться, юлить, избегать. Сделано. Теперь парашют или откроется, или…
— А знаешь, я глаза открываю, а вокруг молоко и апельсины скачут, — в очередной раз рассказывал Толокошину Константин. — А я думаю, чего это кровь у меня такая белая?!
Александр Степанович смеялся. Попивал коньячок и периодически бегал на кухню варить кофе. Вернувшись в очередной раз, он плюхнулся в кресло и сказал:
— А я ведь к тебе еще и по делу…
— Вот прямо сейчас? — удивился Костя.
— Боюсь, что времени нет. Ты ведь у нас государственный идеолог.
— Ну, все-таки не государственный…
— Государственный, он самый. Можешь быть уверен, ты на окладе.
— Чего? — Костя удивился. — На чем?
— На окладе. Все. Работаешь. ОЗГИ пошла в дело с твоей подачи. Я сегодня от Президента. Вопрос о новой должности сейчас утрясается. Но претендуешь на нее только ты. Вот так. Все серьезно.
— Ни… — Константин хотел выразиться, но сдержался, — фига себе…
Толокошин кивнул.
— Но это же, что называется, пустить козла в огород, — осторожно сказал Орлов.
— Ну, положим, что особенно злобствовать в огороде тебе не дадут. Но тем не менее…
— Понятно.
— Ничего тебе непонятно, — улыбнулся Толокошин. — Дело есть. Фактически его решение зависит от тебя. Раз уж ты ОЗГИ придумал, то тебе ей и помогать.
— А что с ней не так?
— Все с ними так, но вот с нашим генеральным прокурором есть определенная трудность. Самый главный вопрос стоит так: посылать «Альфу», чтобы они господина генерального из Египта вывезли? Живым, но, возможно, в чемодане. Или не посылать? Сам понимаешь, нормы права и прочие межгосударственные законы на такие акции смотрят, мягко говоря, косо. И ребята в Египте не лаптем щи хлебают. Можем подпалиться. На этот случай нужна идеология. Идея! Понимаешь? Концепт, как сейчас говорят. Я тебе сейчас объясню ситуацию…
Глава 36
