– Волки?
– Да, наверное, трое. – Михалыч проводил взглядом цепочку следов, уходящих в сторону от тропы. – Только они так могут, след в след…
А еще Сергей удивлялся людям. Которые жили здесь, в такой невероятной дали от всякой цивилизации, от вещей и понятий, которые некогда казались такими важными, а теперь совершенно ненужными, лишними.
– А кто это там, за Петром идет? – вполголоса поинтересовался Сергей у Михалыча. – А то вчера вроде пили, а я никого не знаю.
– В голове-то не шумит?
– Нет. Даже странно. А я навеселе был, основательно.
– Вот то-то… – непонятно сказал Михалыч. – Травы, они… В общем, хороший самогон. А за Петром идет Саша-тихоня.
– Это хорошо, что тихоня… – пробормотал Сергей, глядя в спину Александру. Тот не многим уступал по телосложению Петру Фадеевичу. Был широк, толст, но не жиром. Мышцы да широкая кость. Небогатая курчавая бородка и удивительно голубые, почти синие глаза.
– Это точно. Удивительный человек. Здоровущий! Как-то раз коня на шею взвалил и нес. На спор. Если бы я своими глазами не увидел, то и не поверил бы. Жена у него зато тростинка тростинкой. И заботливая. Ты бы видел, как заботливо она ему воротник поправляет… На цыпочки становится, а он внаклонку и басит, да ладно, мол, Люда, не померзну, чай… Смешно. Силищи немереной человек.
– А тот, что справа?
– А это Димка Кожемяка. Он в соседнем доме живет, от Фадеевича. Бобылем. Я сколько его помню, все без бабы. Не сложилось у него как-то.
Сергей присмотрелся к Кожемяке, тот был безбород, с черными, коротко стриженными волосами. Глаза… странные это были глаза. Будто полынья ледком подернулась. Мертвая вода.
– Хорошо, а дальше?…
– Дальше, тот, что по левую руку, Егорка Малашкин. Он молодой самый тут, ну, кроме тебя, наверное. Тридцатник. Он рыбак хороший. В позапрошлом году вытащил сома. Тут запруда есть… – Михалыч замялся. – Если выживем, то покажу.
– Так серьезно?
– А ты еще не догадался? Я уже раз сто пожалел, что сразу не сдался властям. Ну, срок бы дали, и черт с ним… Не надо было меня, дурака, слушать. Это привычка гэрэушная, выпутываться до последнего. Я привык один работать, а тут… В общем, ты меня прости, Сережа, если что. И запомни, если… в общем… отдашь им диски. И хер с ними…
Речь эта получилась скомканной, неискренней какой-то.
– Ты чего, Михалыч? С лавки ночью упал? – поинтересовался Сергей. – Поздняк теперь диски отдавать. Теперь только или пан, или пропал. Или мы их, или они нас. Третьего не дано. Так что если помирать, то всем кагалом. Это ты переутомился чего-то…
– Да, – тихо сказал Михалыч. – Наверное.
– Удивительное дело. Я ведь раньше таким не был. Мне жить хотелось, чтобы всего много. Деньги, бабки, игрушки всякие, цацки электронные. Я ведь всю эту бодягу закрутил потому, что денег жалко стало и труда, конечно, но в первую очередь – денег. Это потом уже стало ясно, что во мне все переменилось. Я когда этого Карасика все-таки встретил, когда сидели мы в том ресторане злополучном, ведь не знал, чего делать, не потому, что убивать его было жаль или еще что-то. Я не соображал, чего же мне от него надо. Деньги чтоб вернул? А потом что? Вроде как-то мелко получается… Сижу и думаю, а чего же теперь? Вот отдаст он мне бабки… Елки-палки, когда Карасик в бутылку полез, я поначалу растерялся, а потом, представляешь, обрадовался. На какой-то очень краткий миг, пока шобла эта из «Батута» не набежала. Обрадовался! Тому, что дело продолжается. Тому, что есть куда идти дальше… А то вроде бы раз – и кончилось. Зато знаю теперь, что самое сложное в мести.
– Что же?
– Закончить ее. Увидеть, понять, что вот сейчас, в этот момент, после этого действия, она кончается. Переходит в разряд дел свершенных. Это, оказывается, очень трудно.
Михалыч неопределенно хмыкнул.
– Ладно, кто там у нас дальше?
– Дальше, – Михалыч кивнул на бородатого, черноволосого с глубокими карими глазами мужика, исключительно сурового вида, – Миша Самойлов. Если Егорка поболтать любит, ну как всякий уважающий себя рыбак, то Мишка – он молчун. И охотник хороший. Стреляет… Ну, как положено, белку в глаз и навскидку. А еще, помню кто-то рассказывал, как он неделю медведя стерег. Терпение адово.
– Хорошо… А тот, седой весь?
– Это Сашка Рогаткин. У него два года назад жена на пожаре погибла. За одну ночь поседел. Мы сначала думали, что пеплом присыпало, а потом… Вот. Он тоже молчун. Сам понимаешь. В лесу пропадает сутками. Двор весь порос лебедой… С Аргысом дружбу водит.
– С шаманом?
– С ним, родимым.
– Интересно. Я вчера с отцом Федором парой слов перекинулся. Так он с вашим шаманом чуть ли не на короткой ноге. Странно…
– А чего странного? Федор он у нас прогрессивный мужик. С понятием. Для него вера – это не то, что в книжках написано, заучил и талдычь бездумно. Для него все смысл должно иметь. А если это, скажем, для жителя пустыни писано, да еще черт знает в какие дикие годы… На кой черт сибиряку эта песчаная премудрость? Библия, она ведь что из себя представляет? Свод понятий, по которым можно жить, если нет
