чувствовать. Телом, душой, всем своим существом. А мы талдычим бесконечное: «плачет иволга, схоронясь в дупло».
— Иволги в дуплах не селятся, — неожиданно для самого себя ляпнул Полянский.
«Кто меня за язык тянул?»
— Да? Разве? — У Нинон был вид разбуженного человека. — Хм. Как странно, но, впрочем, может быть. Может быть, вы не точно знаете, в конце концов.
Миша вежливо улыбнулся: конечно, мол.
— Кстати, как вы оцениваете еду?
— Замечательно. — Полянский расплылся в еще более широкой улыбке. — Очень вкусно. Только я не пойму, что это за… состав.
— Птичий мозг, — ответила Аграновская.
— Птичий? Мозг? — У Миши началось активное слюноотделение, которое обычно предшествовало рвоте. «Только бы не сблевать, боже мой, только не это!» — взмолился он.
— Изысканное блюдо, — заявила Нинон.
— А почему же вы не едите?
— О, увы, у меня строгая диета. От этой еды у меня, простите, изжога.
— Как жаль. — Миша чуть не уронил ложку.
— Ах, и не говорите. О чем мы беседовали?
— О Есенине… — рассеянно ответил Полянский. За спиной его собеседницы что-то затевалось. Две лесбиянки, видимо перебравшие лишнего, чего-то не поделили. И теперь одна старалась усадить на стул другую, пытавшуюся вскочить.
«Романтический вечер!» — с тоской подумал Миша.
— О, Сережа был тонкий человек. Его поэзия такая редкая, полная намеков, полутонов. Этого не могут оценить люди, далекие от поэзии, от богемы. А какие удивительные отношения были у него с друзьями. Вы, наверное, не читали его переписку с Сашей Белым?
Аграновская пила джин с тоником, и Полянский видел, что ее медленно, но верно развозит.
— Нет, нет, не читал. — Миша пытался сделать вид, что ест.
— А там такие строки, боже мой, какие там слова! «Серая птица печали ужель опустила свои крыла над тобой? Но ведь есть ее Айседерка Денкан…»
«Точно вырвет», — напрягся Миша.
— Какая абсентная сладость таится в этих словах…
— Желаете второе? — произнес кто-то над ухом Полянского.
Обернувшись, он увидел близко-близко лицо официанта. Почувствовал его дыхание, горячее, пахнущее ванилью.
Михаил с трудом подавил рефлекторное желание вмазать Юрочке между глаз. Вероятно, в глазах клиента было что-то особое, официант уловил «невербальный посыл» и вытянулся по стойке «смирно».
— Я, пожалуй, вас оставлю. Мне нужно… — пробормотала Аграновская, — …припудрить носик.
Она встала, чуть-чуть пошатываясь, и направилась в туалет.
— Спасибо, — сказал Полянский официанту. — Только…
В этот момент лесбиянки синхронно поднялись и пошли вслед за Нинон. Что-то в их походке показалось Полянскому знакомым.
— Только принесите счет, — закончил он свою фразу.
— Как вам будет угодно… — Юрочка исчез.
«Валить отсюда надо, под любым предлогом. К черту холдинг. Здоровье дороже».
Счет появился на столике через пять минут. Нинон упорно сидела в туалете. Лесбиянки тоже.
Наконец еще через пяток минут Полянский сообразил, что же казалось ему таким знакомым в походке выпивших подруг. Так, решительно покачиваясь, идут на драку пьяные матросы.
— Момент истины, — пробормотал Полянский и встал.
— Пошли на хер, сучары, — орала в это время Аграновская, запершись в туалетной кабинке.
— Кто тут сучары, кто сучары?! — возмущались лесбиянки, пытаясь из-под двери ухватить старушку за щуплые ноги. — Мы тебе сейчас покажем, кто тут сучара!
— Отвалите!
— Сама сейчас отвалишь, коза старая! В жопу твои сигареты вставим! — вопила самая активная. — Ломай двери, Зинка.
— Девочки, не трогайте меня, я старенькая, — взмолилась Нинон.
— А как лошков молодых на бабки разводить — не старенькая? А кто Вальке эту лахудру привел?! А?! Ломай двери, Зина!
