— А как ее зовут?
— Крылатый рог, — тотчас отозвался Янкец.
— Далеко ее слышно. Даже в Черном логе! — сказал Петер Майцен и посмотрел на старика.
— В Черном логе слышно! — воскликнул Янкец и схватил трубу. — Дедушка, сыграйте!
— Что ж тут удивительного! — спокойно ответил старик — Труба есть труба… Потому ее и в армии держат… И в Судный день труба, говорят, заиграет…
— Только если вы будете играть на ней, то Чернилогар ее не услышит, — со значением сказал Петер Майцен и улыбнулся.
— Почему не услышит? — спросил мальчик.
— Сегодня он ее уже не слышал. — Петер Майцен обращался к старому Блажичу. — И диву дался, когда я сказал, что слышу.
Старый Блажич ничуть не удивился.
— Наверно, привык, — невозмутимо протянул он. — Знаете, ведь ухо постепенно привыкает… Или он глуховат. Может и такое быть, хотя ему не так много лет. Сколько? Пятьдесят. Всего-то и есть!.. Что поделаешь!.. Со временем все становится хуже. У одних раньше, у других позже; у одних — то, у других — се. Я, к примеру, хорошо пока слышу. Совсем неплохо слышу, слава богу! А вижу похуже… Ну-ка, Янкец, погляди, окошко еще закрыто?
— Закрыто, закрыто! Я смотрел, — ответил Янкец, вкладывая ему в руки трубу.
— Да, мы вон там живем. — Старик повернулся к Петеру Майцену, указывая трубой на дом с красной крышей.
— Красивый дом.
— Дом-то?.. Красивый, конечно, красивый…
— Видно, горел.
— Горел, конечно, горел… Что поделаешь, так уж это…
— Во время войны?
— Во время войны, конечно, во время войны… Что поделаешь!..
— Дедушка, поиграйте!
— Сейчас…
— Ну пожалуйста!
Старый Блажич облизнул губы и поднял трубу. Набрал в грудь воздуха, но не издал ни звука. Повернувшись к Петеру Майцену, он показал взглядом на внука:
— Не сердитесь, сударь! Ребенок есть ребенок!..
Петер Майцен вопросительно посмотрел на него, но тот уже держал мундштук у губ и зажмурил глаза.
— Давайте! — громко скомандовал Янкец.
запела труба.
«Она и вправду звучит печально — или это душа моя отзывается печалью? — спросил себя Петер Майцен. — Ну ладно, пусть дело во мне, и конец! Только хотелось бы мне знать, почему я должен сердиться? И почему они играют три дня? И почему окно должно быть закрыто? Или все это старческие причуды? Не понимаю. Ничего не понимаю. В самом ли деле он старый и дряхлый, или все его внимание поглощено одной мыслью и она ни на миг не отпускает его?.. Странно! Чернилогар болтлив и любопытен, как баба, а этого старика вовсе не интересует пришлый человек — кто он, откуда появился и что делает в этой глуши».
Труба запела во второй раз.
Петер Майцен огляделся. Взгляд его остановился на омуте. Яворка была уже там. Она стирала; намочив в воде простыню, она свернула ее и начала бить по белым мосткам. Потом вдруг выпрямилась и посмотрела в их сторону. «Будто слушает. И кто ведает, что труба пробуждает в ее душе? — подумал Петер Майцен. — О ней тоже ничего не удалось узнать. По крайней мере здесь… Но что же надо узнавать? Она прижалась к дереву и не захотела разговаривать. Что тут таинственного?»
Труба запела в третий раз.
«Верно, самое таинственное сегодня — это мое утомленное воображение!» Он поглядел на небо и опять увидел белое облако. И так обрадовался, что чуть было вслух не приветствовал его. В улетавших звуках трубы звенела печаль, но теперь в ней звучали и ласковые ноты. «Впрочем, и облако лишь моя фантазия наделяет смыслом, — усмехнулся он, — тем не менее я доволен. Какую надежду несет оно с собой? Что я начну работать? Конечно, оно велит мне идти домой и садиться за стол. И я пойду. Сейчас же пойду. Только вот в погребок загляну и распрощаюсь».
— Еще! — сказал Янкец.
— Да ведь я уже три раза сыграл, — ласково возразил дед, возвращая ему трубу.
Они спускались виноградником. Старый Блажич несколько раз останавливался, чтобы подвязать лозу к колышку или взвесить на ладони гроздь. Янкец ступал осторожно, словно опасаясь уронить трубу. Петер Майцен смотрел на Тихий дол, и всякий раз его взгляд задерживался на омуте, где большим цветком покачивалась Яворка.
— Чудесная долина! — сказал он.
— А, долина?.. — задумчиво переспросил старик. — Чудесная долина, конечно, чудесная долина…
— Спокойно, чисто, красиво: луг, речка, омут и этот косматый граб.
— А, граб?.. Граб тоже красивый, конечно, красивый граб…
— И девушка тоже ничего! — озорно произнес Петер Майцен и улыбнулся.
— А, девушка?.. — так же задумчиво повторил старый Блажич, не обращая никакого внимания на окружающее. — Девушка тоже ничего, конечно, ничего…
«Совсем не в себе старик, — подумал Петер Майцен. — Видно, забыл уж, что посулил мне стаканчик. Может, проститься?»
Но он никак не мог подобрать подходящих слов, и, прежде чем сообразил, что сказать, они уже подошли к дому.
— О, да ведь это мой погребок! — начал Петер Майцен с наигранным оживлением. — Совсем недавно я смотрел на него из долины. Он так приветливо улыбался мне со склона.
— Приветливо, приветливо… — закивал старый Блажич. Он совал толстую руку в трещины стены, под низкую соломенную кровлю, за косяк и под порог и все время чуть слышно напевал:
— Ключ ищете? — спросил Петер Майцен.
— Ключ, конечно, ключ…
— Он в двери.
— А, в двери?.. Да ведь это я сам в двери его оставил! — глубоко вздохнул старик и неуверенно покачал головой. — Ну, что поделаешь!..
Он медленно отворил тяжелые окованные двери, пронзительно заскрипевшие проржавевшими петлями. Изнутри повеяло приятной прохладой, напоенной винным ароматом и запахом плесени.
Петер Майцен сел на порог.
— Сюда! Сюда! — приглашал старик внутрь, к ветхому прессу, где стояли две низенькие треногие
