пить водку. Теперь ты уже старый. Теперь ты умный. А водка хорошо помогает при больших ранах.
— При больших ранах… — повторил Матиц. Ужас пропал из его глаз, но все-таки он с недоверием следил за Хотейцем, наливавшим ему водку.
— Так, — сказал Хотеец. — Опрокинем по стаканчику.
Матиц не смог взять стакан, и Хотеец левой рукой придержал его обвислые усы, а правой влил в рот водку. В горле у Матица заклокотало, он закашлялся и схватился рукой за шею. Потом дернулся и приподнялся на локтях. Посмотрел на свою грудь, шире раскрыл глаза и отчаянно застонал:
— Потерял…
— Что потерял? — спросил Хотеец.
— Подсолнух… Тилчка рассердится… — выдохнул Матиц и испуганно заморгал своими огромными влажными глазами.
Хотеец вопросительно посмотрел на окружающих. Женщины тут же нашли подсолнух, расправили лепестки и положили на подушку рядом с головой Матица. Матиц успокоился и закрыл глаза.
Дом заполнился людьми. Мужики стояли в горнице, женщины толпились в кухне и сенях, отовсюду выглядывали ребятишки. Все молчали. Внезапно из кухни раздался визгливый голос Модрияна:
— Люди божьи, давайте позовем священника, священника позовем!..
Эти слова, будто раскаленные иглы, укололи Хотейца. Он порывисто выпрямил свое восьмидесятилетнее тело и опять шагнул на порог кухни.
— Это ты? — удивился он, пронзая Модрияна своими серыми глазами. — А я думал, ты убрался.
— Убрался? — удивленно переспросил Модриян.
— Вот именно, и если ты не убрался из села, то сию минуту уберешься из моего дома! — прошипел Хотеец и костлявой рукой указал на дверь.
— Е-е-ернеюшка! Не о политике речь, о душе!
— Правильно. А ты даже души покупаешь и продаешь!..
— Е-е-ернеюшка, смерть это тебе не торговля!
— Да! — подтвердил Хотеец. — Поэтому убирайся отсюда! — Поднял костлявый палец и прошипел — Вон!
Модриян исчез, зато запричитала Темникарица:
— Это я виновата!.. Я послала его в село!..
— Перестань, Анца! — приказал ей Хотеец приглушенным голосом. — Разве ты знала, что сегодня заявится эта дьявольская сволочь!
— Нет, не знала…
— Выходит, так ему было на роду написано, — заключил Хотеец и повернулся, собираясь войти в горницу. И тут подала голос Катра, та самая торговка, теперь уже семидесятилетняя старуха.
— Он что, умрет он? — заныла она, вытаращив свои слезящиеся глаза.
Хотеец обернулся, а Катра, заливаясь слезами, упала на колени, сложила руки и плачущим голосом принялась молиться:
— Отче наш, иже еси на небеси…
— Уведите ее, — тихо и строго приказал Хотеец и закрыл за собой двери кухни.
Матиц забеспокоился. Он приподнялся на локтях и с ужасом смотрел на дверь кухни. Крестьяне силой удерживали его. Хотейцу удалось его успокоить. Он положил руку на лоб и осторожно уложил Матица на подушку. Матиц закрыл глаза, затем снова приподнялся и простонал:
— Пить…
— Ox, — приглушенно вздохнула Усадарица и схватилась за голову. — Молоко! — шепнула она и повернулась к двери. Женщины зашушукались. Началась сутолока, беготня, и, хотя мужчины решительно возражали, вскоре почти у каждой женщины был в руках горшок с молоком. И Матиц пил.
— Хватит, Матиц! — уговаривал Хотеец, пытаясь уложить его голову на подушку. — Отдыхай… С такой раной надо отдыхать…
— Отдыхать… — повторил Матиц и посмотрел на Хотейца влажными глазами.
— Отдыхать и спать… Спать, чтобы кожа могла спокойно зарасти.
— Спокойно зарасти… — повторил Матиц и закрыл глаза. Он долго лежал неподвижно, только тяжело дышал. Потом его охватила такая лихорадка, даже стол закачался.
— Дайте ему еще водки! — посоветовал Робар.
И ему дали водки. Мужчины наперебой предлагали бутылки Хотейцу.
С наступлением ночи Матиц немного успокоился, дыхание стало ровным. Хотеец подошел к мужикам, прошептал:
— Спит…
— Думаешь, он в самом деле уснет? — спросил старый Реец.
Хотеец кивнул.
— Нет чтоб поторопиться! — вздохнул Вогрич.
— Кому? — удивленно спросил Чарго, который никогда ничего не мог понять сразу.
— Кому? — презрительно окинул его взглядом Устинар. — Смерти, конечно.
— Аааа… — протянул Чарго.
— Она уже здесь, — заметил Хотеец. — Только дело у нее нелегкое: Матиц не трава. Матиц — дуб. А чтобы дуб косою скосить…
Мужчины покивали задумчиво и посмотрели на гигантское тело Матица. В горнице воцарилось молчание. Молчание нарушил звон колокольчика. В сенях послышались шаги, звон колокольчика стал отчетливым и повелительным. Над головами женщин показалась длинная рука причетника с колокольчиком, за ней — голова Модрияна и голова священника. Женщины расступились, и на пороге все увидели коренастую фигуру священника в белом облачении.
Хотеец подошел к Матицу, положив левую руку ему на лоб, он с такой силой выбросил правую навстречу священнику, что тот вздрогнул и отшатнулся. Переведя дыхание, он открыл рот, словно желая что-то сказать, но Хотеец не позволил: он гневно и повелительно указал на дверь и сделал это так резко, что кости в локте захрустели. Священник кинул взгляд на Модрияна, повернулся и незаметно исчез в темных сенях.
Это последнее испытание Матица прошло для него незамеченным. Лихорадка не отпускала его всю ночь. К утру Матиц успокоился. Дыхание его ослабевало. Наконец он глубоко вздохнул, могучая грудь его поднялась, расширилась. И выдохнул, усы над почерневшими губами дрогнули — он затих.
Хотеец зажег спичку и трясущейся костлявой рукой поднес огонь к губам Матица. Пламя не погасло, тишина стояла такая, что было слышно, как зашипели опаленные волоски усов.
— Кончился, — громко произнес Хотеец и вздрогнул. Вслед за ним вздрогнули все — как будто смерть, сделавшая свое дело, прошмыгнула мимо них в сени. Какое-то время люди стояли неподвижно, молча, потом зашевелились и начали разговаривать — вначале тихо, затем все громче и громче.
