Тантадруй

Посреди ночи загудели колокола. Непривычные гулкие удары, словно каменные глыбы, катились сверху и падали на площадь. В трактире все смолкло, замерли руки со стаканами на полпути к губам, изумленно раскрылись глаза, в ужасе внимали уши.

— Судный день! — возопил Преподобный Усач.

— Дурак! — крикнул Округличар и по своему обыкновению загнал его под стол. — Пожар!

— Пожар! — авторитетно подтвердил стражмейстер Доминик Тестен и так стремительно вскочил с места, что, не удержавшись на ногах, снова сел.

— Пожар! Пожар! Пожар! — неслось со всех сторон. Люди кинулись из трактира и растерянно заметались по площади в поисках красного петуха. А не обнаружив его, разом побежали к приходской церкви. Впереди храбро выступал стражмейстер, поскольку охрана покоя и порядка входила в его обязанности. Этот свой долг он помнил так хорошо, что в великой спешке позабыл в трактире каску и саблю, но зато теперь, сверкая лысиной, размахивал руками и громко кричал:

— С дороги! Именем закона, с дороги!

Засветились все окна. Из домов выскакивали полураздетые люди, что-то кричали, о чем-то спрашивали. Ответа, разумеется, они не получали и тогда присоединялись к вопящей толпе, катившейся к церкви. А там уже стояли священники в шляпах и длинных пелеринах, словно четыре огромных черных памятника, вокруг них в страхе вертелся пономарь и кричал:

— На кладбище звонят! На кладбище звонят!

— Судный день! Мертвые встают! — в ужасе сипел Преподобный Усач.

— Дурак! — загудел Округличар. — Если ты не успокоишься, я тебя так стукну, что ты и в Судный день не поднимешься!

— Именем закона, мир и тишина! — приказал стражмейстер. — Женщины назад, мужчины вперед! И — марш на кладбище!

Приказ этот был столь решительным и столь мужественным, что на площади остались не только женщины, но и немало мужчин, им подобных. А храбрецы рванулись вперед. С криком неслись они вверх по холму и скоро оказались у часовни.

— Где горит? Что горит?

Увидев Матица, самозабвенно орудовавшего веревками, все встали как вкопанные, а потом кинулись к нему.

— Матиц, где горит?

— Где горит? — испуганно переспросил Матиц Ровная Дубинка.

Хватая ртом воздух, наконец добрался до часовни и стражмейстер, дернул Матица за плечо, рванул на себя и грозно вопросил:

— Именем закона, где горит?

От страха Матиц выпустил веревки и показал на кладбище.

Теперь уж наступила очередь стражмейстера изумиться и онеметь. Да и все ошеломленно взирали на черные кипарисы, в которых шумел ветер. Там не было ни малейшего огонька.

— А горит? — выдержав паузу, заинтересовался стражмейстер.

— Не видно.

— Не видно, — согласился стражмейстер и, повернувшись к Матицу, строго спросил: — Почему звонил?

— Звонил, — трясся Матиц, указывая на кладбище.

— Эй, а где другие юродивые? — осенило Округличара. — Где Лука? Где Русепатацис? И где Тантадруй?

— Тантадруй, — повторил Матиц и опять показал на кладбище.

— И что они там делают? — спросил стражмейстер.

— Там делают, — перепуганно повторил Матиц.

В недоумении люди вновь устремили взгляды на черные грозные кипарисы, но с места никто не двинулся. И только стражмейстер наконец показал, что такое долг и что такое истинное мужество. Поставив перед собой Матица, он повернул его лицом к кладбищу и крикнул:

— Именем закона, вперед!

— Закона, вперед! — повторил Матиц и устремился к кипарисам. Люди молча следовали за ним. Когда они приблизились к кипарисам, угрожающе шумевшим и склонявшимся к ним, словно души бичуемых грешников, послышался звон колокольчиков и странное трио. Ангельский голосок и два баса, один — густой и гулкий, другой — надтреснутый и срывающийся, вдохновенно пели песенку Тантадруя:

На-а небе стоит солнце,
а на земле — мороз…

Люди замерли. А Матиц спокойно шагал дальше по белой лесчаной аллее.

— Стой! — прохрипел стражмейстер.

Матиц остановился и повернулся.

— Именем закона, говори, почему поют? — потребовал стражмейстер.

— Поют. — Матиц, дрожа, указывал вперед.

Стражмейстер опять захрипел, а за ним захрипела вся длинная цепочка мужчин. Потом он вытер вспотевшую плешь, выпрямился и гробовым голосом возвестил:

— Люди, мой долг идти вперед, а вы — как знаете!

Одобрительное бормотание было ему ответом. Стражмейстер приосанился и последовал за Матицем. Люди тоже тихонько двинулись; они шли на цыпочках, медленно и осторожно, как бы приближаясь к опасному зверю. Когда они подошли совсем близко, песня уже кончалась. И только густой бас, в упоении, видимо, позабывший, что песне конец, оглушительно гудел:

Ой-ю-юй, ой-ю-юй,
ой-ю-юй, ой-ю-юй…

Матиц свернул влево и оказался рядом с Лукой и Русепатацисом, которые, стоя на коленях, проворно кидали в могилу мерзлую землю.

— Божорно-босерна! — загремел Лука, отдавая всем честь.

Потрясенный, стражмейстер едва смог выдавить из себя:

— Именем закона, что вы здесь делаете?

И не успели они ответить, как из земли послышался веселый голосок:

— Тантадруй, теперь я умер!

— Что? Что? — Стражмейстер пошатнулся, да так неловко, что непременно упал бы в могилу, если б его не подхватили крепкие руки Округличара.

— Что? Что? — неслось сзади.

— Дурачка живьем закопали!

— О ужас! — зашелся Преподобный Усач. — Хватайте их! Держите их!

— Тихо! — загремел Лука. — Мы здесь в священном месте.

— Верно, — согласился стражмейстер, уже пришедший в себя. — И пусть никто не вмешивается в мои дела! Именем закона, держите их! — Он ткнул в сторону Луки, Русепатациса и Матица. Потом повернулся к могиле и приказал Тантадрую — Именем закона, вставай!

— Тантадруй, я теперь умер! — донесся из ямы упрямый ответ.

— Именем закона, вставай! — Стражмейстер повысил голос.