постулатом), что политика делается на улицах и площадях.
На самом же деле политика делалась на телевизионном экране. И здесь президентская команда совершила серьезнейшую ошибку. Исходя из формальной демократии, Указ президента «Об информационных гарантиях участникам выборной кампании» был безупречен. Но его реализация на деле позволила набрать очки прежде всего ЛДПР Жириновского и коммунистам Зюганова. И те, и другие цинично пользовались демагогией, спекулируя на трудностях населения. Миллионы избирателей были попросту одурачены и введены в заблуждение. В результате первый свободно избранный парламент оказался совсем не таким, о котором мечтали демократы. К сожалению, социологи и аналитики «проворонили» ситуацию и забили тревогу слишком поздно. В последние дни, когда пропагандистский прорыв ЛДПР и коммунистов стал очевидным, повернуть ситуацию было уже невозможно.
В ночь после выборов президент почти не спал, ожидая первых результатов. Референдум принес ему личную победу. Конституция была принята. И по аналогии со «сталинской» и «брежневской» Конституциями новый основной закон вполне можно было бы назвать «ельцинским» — столько он потратил нервов, чтобы довести его до референдума. Но в целом для демократов результаты выборов оказались катастрофическими.
Утром 13 декабря к 11 часам в Кремль приехал с личным докладом председатель — «Центризбиркома» Николай Рябов. Он очень волновался. Несмотря на возражения демократов, Ельцин поставил этого бывшего ближайшего соратника Хасбулатова во главе престижной Центральной избирательной комиссии. В окружении Ельцина о нем отзывались как о хитром, коварном человеке. «От него даже собственный шофер ушел, не захотел с ним работать. Страшный зануда», — рассказывал Лев Суханов. Но у Ельцина, похоже, был собственный расчет при его назначении. Отношения между ними складывались туго. Рябов, сжегший мосты с оппозицией, теперь всецело зависел от президента и явно побаивался его.
Окончательные результаты референдума еще не были известны, и я, зная, что Н. Рябов будет у Бориса Николаевича, подошел минут за десять до их встречи к приемной президента. Рябов уже находился там. В руках у него была сафьяновая папочка, которую он нервно перекладывал из одной руки в другую.
— Есть чем порадовать журналистов? — спросил я, указывая глазами на папочку.
Рябов, демонстрируя доброжелательность к пресс-секретарю, раскрыл папку. Там лежал один- единственный листок.
Это был документ Центральной избирательной комиссии со скучным названием «Предварительные результаты». Но историческая ценность этого документа была огромной. То была сухая констатация принятия новой конституции.
Документ был напичкан цифрами: число зарегистрированных (105.284 тыс.) и принявших участие в референдуме избирателей (55.987 тыс.), число голосов, поданных за принятие Конституции (29.337 тыс.).
«В соответствии с приведенными предварительными данными Центральная избирательная комиссия сообщает, что более 50 процентов избирателей, принявших участие в голосовании, проголосовало за принятие Конституции. Окончательные данные будут обнародованы дополнительно».
Рябов проник в президентский кабинет и вышел оттуда минут через 15–20. В этот день я больше его не видел.
Но в тот же день часа через два-три в официальной сводке информации ТАСС появилось сообщение, которое меня, надо сказать, несколько озадачило. «Центральная избирательная комиссия подтвердила сегодня, что… из 55 % принявших участие в голосовании за основной закон отдали свои голоса около 60 % избирателей».
Вместо «более 50 %», отдавших голоса за Конституцию, значилось «около 60 %». Произошла определенная корректировка результата, которая затем фигурировала во всех официальных документах. Мое первое впечатление было, что, вероятно, за несколько часов, прошедших со времени разговора Рябова с президентом, поступили новые, уточняющие данные и что «Центризбирком» оперативно принял их к сведению.
Однако через несколько дней мне довелось увидеть копию того же самого документа, который Рябов приносил президенту. Пером авторучки в него было внесено упомянутое выше исправление. Для графолога, вероятно, не составило бы большого труда определить по почерку, чья рука внесла исправление. Но я не графолог.
Разумеется, эта корректировка сама по себе ничего не меняла в факте принятия Конституции.
Но этот эпизод, конечно же, свидетельствовал о том, насколько несовершенной была система подсчета и объявления результатов голосования. Засилие местных властей, имеющих возможность оказывать как политическое, так и материальное давление на избирательные комиссии, особенно в отдаленных регионах, оставляет возможность серьезных злоупотреблений. Во время одной из встреч президента с фракцией «Выбор России» (4 апреля 1994 года) тогдашний Председатель комиссии по правам человека при президенте Сергей Ковалев сообщил тревожную цифру: во время выборов в Государственную думу в общей сложности было фальсифицировано более 8 млн. голосов. «И это осталось безнаказанным», — подчеркнул он.
Надежды президентской команды на то, что новый парламент будет способствовать продвижению реформ, не оправдались. Оказалось, что и в новом «постсоветском» парламенте президенту не на кого надежно опереться. Это предполагало новый виток изнурительной борьбы. А для Ельцина — новые психологические нагрузки. Видимо, чувствуя ограниченность своей победы, он никак не хотел обращаться к народу по результатам референдума. Пришлось буквально уговаривать его сделать Политическое заявление.
Но самым острым вопросом после выборов был вопрос о новом составе правительства. Скромные результаты предвыборного блока «Выбор России», возглавляемого Е. Гайдаром, резко ослабили его позиции. Необходимо было совершить кадровый маневр, пожертвовать некоторыми, хотя и очень дорогими, фигурами ради сохранения реформ.
После исчезновения Верховного Совета, который буквально терроризировал Кабинет министров, правительство получило широкие возможности для самостоятельного маневра. Но возникли новые проблемы, вполне, впрочем, естественные для демократической системы. В Службе помощников президента множились свидетельства того, что Кабинет министров, пользуясь новой ситуацией, стремится к быстрому накачиванию своей власти. Речь, разумеется, не шла о прямом соперничестве между президентскими и правительственными структурами. Но определенные трения возникали.
Опасение вызывало, в частности, то, с каким напором правительство стремилось обеспечить свой контроль над СМИ. В добавление к официальному агентству ТАСС правительству было подчинено агентство печати «Новости» и принадлежавшая Верховному Совету «Российская газета». Была предпринята и попытка создать на базе бывшего парламентского телевидения правительственный канал. И в прессе, и в президентских структурах настороженность вызывал и бурный рост правительственной пресс-службы. В пресс-службе президента работало всего 15 человек, и Ельцин не желал ее расширения. Численность правительственной пресс-службы вскоре была доведена до 100 человек. Ей были выделены крупные материально-технические ресурсы, в том числе бывшего Верховного Совета. Тогдашний руководитель пресс-службы Валентин Сергеев получил ранг министра. Демократическая пресса, Союз журналистов забили тревогу по поводу того, что создается некое подобие министерства пропаганды. Многие главные редакторы откровенно говорили мне, что опасаются нажима со стороны правительства.
Я информировал Ельцина о ситуации и получил от него указание сделать предостерегающее заявление.
«Президент России озабочен выявившейся тенденцией к монополизации СМИ… Он полностью солидарен с Союзами журналистов России и Москвы, которые предостерегают против попыток ряда структур власти сузить поле гласности…».
Ситуация усугублялась тем, что журналисты, напуганные пропагандистскими аппетитами Совета министров, страшно раздули эту историю. Тем не менее, несмотря на это уточнение, В. С. Черномырдин чувствовал себя обиженным, и наши отношения на некоторое время омрачились.
В человеческом плане положение осложнялось и резкой взаимной неприязнью между Черномырдиным и М. Н. Полтораниным, который по-прежнему оставался «глазом президента» в сфере СМИ. В конечном итоге
