У нас? А у нас вот так и есть. Куколка-то наша, после содержательного разговора ночного, и меня, и Кузьмича, и даже дворецкого из павильона своего в зашей вытолкала. Даже одеяло не успел забрать. А на прощание сказала, что бы утром только приходили. За товаром готовым.
— А ты, командир, помнишь, как она? С усмешечкой такой! С издевочкой! Придете утром, говорит, а то по вечерам у мужиков и тараканов мозги ни хрена не варят. А утром, как только прояснение в мозгах наступит, так и приходите. И люди, и тараканы. Кто таракан? Я таракан? Никакого уважения. У тебя мозги-то прояснились?
Проясняться тут. В цеху по производству мороженого шумно, а в морозилке холодно. Без одеяла то. И не выспался, и не согрелся. Кузьмич хоть под мышкой моей пристроился, даже орал что жарко шибко.
— Пошли, что ли? — как кости-то болят. Больше никогда. Ни в жизнь. Не спать на полу и на сквозняке.
— Пойдем, — согласился Кузьмич.
И мы направились на свой этаж. Что бы лицезреть нечто, именуемое «караваем» и отдать утреннее уважение куколке.
Уже у выхода на этаж я почувствовал, что на моей территории творится неладное. В коридоре, прямо на гранитных плитах пола валялось несколько дворецких. Нет, не сломанных. И не валялось. Они просто лежали и не хотели двигаться. А в десяти их оптических глазах, (или глазах? Кузьмич тоже не знает, как правильно)… В глазах, повторюсь, никакого уважения к человеку. Когда я попытался растолкать одного Бемби, он послал меня подальше и заявил, что ныне вышел декрет, кто кому должен, на то поставлен крест. Вот так странно и выразился.
— Не иначе куколка наша в мозгах у них поковырялась, — высказал предположение Кузьмич. Отмечу, что в дальнейшем, он прав и оказался.
Приоткрыв двери в оранжерею, а именно в уютный садик, который был специально предназначен для куколки, мы увидели довольно странную картину. Я сказал «странную»? Я не прав. Это была самая фантастичная картина, которую я смог лицезреть в своей жизни.
Некоторую часть павильона занимало некое сферическое сооружение. Приплюснутый в полюсах шар, стенки которого сплетены из мельчайшей паутины. Может и не паутины, но лично у меня сложилось именно такое мнение. Внутри этого огромного шара все вспыхивает, грохочет, мерцает. А к шару к этому, выстроилась очередь из дворецких. Штук двадцать я насчитал. Висят в общей очереди, не рыпаются.
Да я в жизни столько много дворецких зараз не встречал. Они ж друг друга на микросхему не переносят. Взрываются моментально. А тут, как миленькие. И по одному в паутинистый кокон залетают.
А чуть в стороне, и ниже соответственно, из кокона тоже вылетают дворецкие. Но, какие-то странные. Наполовину разобранные, некоторые без локаторов и антенн. И приказы, как ни ори, выполнять отказываются.
Значит правда Кузьмичевская. Переделывает она их.
— Это ж, сколько она брюликов на металлолом пустила? — прошептал Кузьмич, который наблюдал за всем этим беспределом открыв рот.
— А помнишь, ты ее как-то шилом колол? Вот и докололся, испортил характер.
— А ты ее целовал, — не остался в долгу бабочек, — А осталась бы не целованная, так бы и звенела по утрам вместо будильника.
— А ты у нее камушки зажилить хотел. А из-за этого у кого угодно злость наступит.
— А кто с ней в корабле миловался. «Я скучаю! Я страдаю!», вот волю ей и дал.
Мы могли бы и дальше, долго и красочно обвинять друг друга в том, что произошло. И неважно, была ли в данном случае хоть чья-то вина, или нет. Главное мы имели, то, что имели. Странность в оранжерее, и мою больную, после вчерашнего пожатия, ладонь.
Мерцание и скрежет в шарике стихли, дворецкие, словно по команде разбежались в разные стороны, оставляя нас наедине с неизвестным.
— Глаза закройте, — послышался голос куколки. Язык не поворачивается назвать ее этим ужасным — «Ляпушка».
Я быстро прикрыл глаза. Кузьмич не успел. Он любопытный, хотел взглянуть на то, что его не касалось и досмотрелся.
Невыносимая, даже для моих сомкнутых глаз вспышка, и все. Кузьмич, потеряв ориентацию в пространстве, заходит в крутом штопоре и со страшным воем врезается в пол. Я слышу только характерное шмяканье, но ничем помочь не могу. Сам чуть сознание не теряю.
— Все. Открывайте. И принимайте свой «ка-ра-вай».
Я разжал глаза, открыл рот, чтобы поздороваться для начала, и так и остался с открытым ртом.
— Это что? — Кузьмич, придерживая нижние веки двумя пальцами, удивленно взирал на то, на что смотрел и я.
— Что просили, то и сделала, — ответила за меня куколка, перебрала по ветке лапками и отвернулась.
— Это каравай? — теперь Кузьмич удерживал веки четырьмя пальцами и недоуменно посматривал то на меня, то на предмет, изготовленный куколкой, — Тот самый, по образу и подобию? Чудно.
Так называемый каравай представлял собой металлическую конструкцию. В поперечнике и в высоту имел стандартный земной метр. Из граней куба выпирало и торчало то, что некогда составляло внутренности дворецких. Антенки всякие, локаторы, линзы, лампочки, датчики и прочая электроника. Весь этот склад запчастей был собран посредством заклепок, кривых сварных швов, болтов и местами скручен проволокой и перемотан изолентой.
Если это и был каравай, то это был самый необычный каравай за всю мою жизнь.
— Каравай, каравай, — донесся голос куколки, — Проверьте на работу и тащите его ко всем чертям. Я хотела сказать, к папочке на проверку. Сделала все, что смогла. И поверьте, это то, что нужно.
— Да-а?! — я всегда был немного скептиком. Внутреннее чутье охотника за бабочками подсказывало, что ничего общего с «караваем» данный неизвестный аппарат не имеет. Но так как натурального «каравая» никто не видел, то и этот агрегат можно было подсунуть паПА.
Я осторожно приблизился к ящику и прикоснулся пальцем к его — черт, обжегся — поверхности.
Аппарат резко взвыл и выплюнул из одного из своих многочисленных отверстий красную жидкость, которая попала точно мне в лицо.
Я проворно отскочил в сторону от потенциально опасного агрегата и, ругаясь, стал обтираться.
— Кузьмич! Это кетчуп! — на запах и на вкус жидкость была именно кетчупом.
Куколка извернулась и из-за плеча кокона бросила:
— Он привыкнуть к вам должен. Минуты две-три, пока не принюхается.
— Да-а?! — в очередной раз не поверил я, — А как я узнаю, что это уже привыкло? И как он работает? И почему каравай?
— Видишь, Костик, лампочка зелёная на макушке зажглась? Теперь он в рабочем состоянии. Кантуйте его.
— Работает как, скажи, душа твоя куколковая? — Кузьмич был явно чем-то недоволен. По-моему, он тоже не слишком поверил Ляпушке.
— Там инструкция на столе. В двух экземплярах. Один, для умных. А второй, для тараканов, — парировала куколка и вновь отвернулась. На сей раз надолго.
Инструкция для тараканов, к удовлетворению Кузьмича, ничуть не отличалась от инструкции для умных. Внимательно изучив первые три пункта из двух тысяч шестьсот тридцати двух, я довольно хмыкнул, и уже без всякого смущения двинул к караваю. Кузьмич пытался удержать меня, настоятельно рекомендуя прочитать раздел «Противопоказания», но я уже имел перед собою цель и не слушал старого перестраховщика.
Каравай при моем приближении заурчал более дружелюбно и заморгал всеми лампочками.
— Значит так, дружок, — то, что агрегат мыслящий, сомневаться не приходилось, — А выдай-ка ты мне, уважаемый, отбивную по-китайски с гарниром.
Каравай зачихал, запыхал, потом выплюнул из чрева своего на пол пластиковую тарелку. Следом, в нее, в тарелку, со всего размаху шлепнулся здоровенный, пышущий жаром, кусок мяса, запеченный в полосках теста и посыпанный лягушачьими лапками.
