Кукушка закашливается и, громко хрустя обломанными ветками, сваливается с дерева.
— А чтоб лишнего зря не вякала, — оправдывается Мария на мое замечание о вреде нерасчетливого истребления ценных пород певчих птиц.
Натыкаемся на первую в этих глухих местах тропинку. Даже не тропинку, а так, еле заметно примятый мох от чьих-то ног. Баобабова опускается на колено, тщательно осматривает поверхность, щупает неясные следы. Жалуется, что из-за нечеткого отпечатка невозможно сделать слепок.
— Месяца три назад прошли, — заключает она. — Анализ остаточных данных позволяет заключить, что действовали два человека. Высокий и тяжелый мужчина белого цвета, и маленькая светлая женщина. Прошли вот сюда, постояли немного и ушли обратно.
В доказательство своих слов Мария предъявляет найденную под сосной облезлую фотографию. Все точно, и про высоту и про светлость. У Марии глаз алмаз, а мозги тоже ничего.
По протоптанной тропинке передвигаемся не спеша. Природа успела залечить нанесенную ей неосторожными и злыми людьми рану. Мох воспарял, трава проросла. Чтобы не заблудиться, заламываю по дороге ветки, а Машка вырывает с корнем кусты. Заблудиться в тайге проще простого.
Неожиданно натыкаемся на стену. Высота три метра. Чистейший бетон. Возможно с железом. Над стеной в три ряда колючая проволока. По проволоке бегают весело голубые искры высокого напряжения.
— Дошли, — облегченно шепчет Мария, прислоняясь к шершавой стене. Я тоже радуюсь. Признаться честно у меня некоторое время назад появилось сомнение в правильности нашего маршрута. Указатели в тайге, конечно, хорошо, но надежно ли, вот в чем вопрос.
Решаем дождаться стойкого рассвета. Искать вход в кромешной темноте не имеет никакого смысла. Напорешься, чего доброго, глазом на брошенную каким-нибудь нерадивым строителем арматуру, или, опять же, не дай бог последние штаны о гвоздь порвешь.
Кутаемся в прихваченный Баобабовой парашют. Прислушиваемся к звукам тайги.
Где-то воют бешеные волки, ломится сквозь бурелом лось, ворочается медведь в берлоге, проверяя на сочность лапу. И только за стеной тишина. Не тявкнет глупая собака, не вскрикнет человек. Не пройдет походным маршем воздушно-десантный полк.
Под одним парашютом темы для разговоров находятся на удивление быстро. Будь моя воля, повсюду таскал бы с собой упакованный купол. Лучший способ познакомится. Кто откажет в знакомстве человеку с парашютом?
За разговорами о тонкостях сыскного дела, о летающих тарелках и о цвете кожи зеленых человечков незаметно пролетает ночь. Тяжелеет парашют от нудного дождя и утренней росы. Заводят утреннюю песню дурные мошки. Ненастный день приходит в тайгу. Здесь не город. Не укрыться в ближайшей подворотне, не убежать под квартирные люстры. Не присесть у растопленной в гараже печке. Разве что молния сшибет дерево, да подпалит до первого ливня гектаров пятьсот.
Баобабова спит. Склонила голову на мое плечо и, изредка выкрикивая невнятные слова, дремлет в забытье. Наблюдаю, как по бритой лысине не торопясь, ползет спозаранку ленивый муравей. Будить напарника не хочется, но надо. Впереди много дел.
Долго выпутываемся из парашюта. Из складок на головы льется холодная вода. Ждет не дождется на улице непуганый гнус.
Первое, что вижу, выпутавшись, широкий лист лопуха, доверху наполненный дикой малиной. Видать туристы постарались, за географический атлас отблагодарили. Вот ведь народ, дикий, но человечный.
Малину нашу бессовестно жрет случайно забредший под стены медведь. Может и тот самый, что сосал в берлоге лапу. Жрет, признаться честно, не красиво и не культурно. Чавкает, пускает слюни, и совершенно не обращает на нас внимания. Баобабова шепотом советует приголубить медведя свинцовыми трубами по хребту, но я отказываюсь по этическим соображениям. Не пристало молодым лейтенантам бить животных разными подручными средствами. Отпугиваем мишку по-простому. Обломками валяющегося под ногами бетона.
Крадемся вдоль стены. Кто знает, что готовит день грядущий? Баобабова намекает на возможную опасность, а я чувствую, что так оно и есть. Воздушно-десантный полк так просто пропадать не станет.
Мария дотрагивается до плеча. Замираю. Надо быть предельно осторожным.
Сквозь редкую растительность наблюдаю калитку. Не широкие ворота, а небольшую, двум людям не разойтись дверь. Распахнута настежь. У калитки деревянная будка, выкрашенная в черно-белую зебру. Ни в будке, ни в ближайших окрестностях не видно ничего живого. Мошкара ни в счет.
Ползком, не боясь испачкать одежду, подкрадываемся ближе. Рядом с будкой добротно сколоченная конура для собак средних и больших размеров. Как и предполагалось, конура пуста. У круглого окошка стоит миска, полная кашеобразной массы. Мария окунает в массу палец, облизывает и дает веское заключение:
— Собачья жратва. Чтобы ваша собака светилась здоровьем. Свежее. Дня два, не больше. До конца не успело раскиснуть.
Обследую будку охранника. Внимание привлекает странный предмет, прислоненный в углу. С трудом узнаю автомат, неузнаваемо спекшийся от невообразимой температуры. Словно запихали его на минуту в доменную печь. Из конфетки сделали, бог знает что.
Отбрасываю появившуюся версию о температурной атаке. Не бывает такого, чтобы железо оплавилось, а дерево даже не закоптилось. Если горит, то горит все.
— Не нравится мне здесь, — напарник пристально оглядывает окрестности, надеясь увидеть хоть одну живую душу. Тщетно. Даже гнус не залетает сюда. Дохнет по дороге. — В тухлое дело мы, Лесик, влезли. Вот помяни мое слово, не выбраться нам живым с этой помойки. Генерал даже не объяснил, каким образом нас эвакуировать собирается. Не вертолетами же?
Права Мария. На сто процентов права. Если уж редкий самолет сможет долететь до середины тайги, то куда уж вертолетам. Съест их тайга. И нас на закуску.
— Идем, — но время хоронить себя не пришло. Мы молоды, сильны и, надеюсь, жутко удачливы.
Проходим через калитку. Стена толстая, не менее метра. Такую прошибить тяжело. И перепрыгнуть трудно.
На выходе еще одна пустая будка охранника. Припадаю на колено, выглядываю, осматривая внутренний двор.
Через каждые пятьдесят метров вышка. Естественно, ни на одной никого нет. Только свисают обваренные дула пулеметов.
Внутренний двор велик, как десять футбольных палей. Схожесть добавляет тот фант, что не видно ни одного здания. Только коротко стриженая трава с фанерными табличками, предупреждающая, что территория заминирована лучшими минерами страны.
— И где? — спрашивает Мария, оглядывая футбольные поля. — Где эта дурацкая зона? Где трупы? Где, вообще, хоть что-нибудь?
Указываю на узкую асфальтовую дорожку, убегающую к горизонту.
— Думаю, нам туда.
— А не все ли равно? — соглашается Баобабова. — В жизни не видела ничего более странного. Столько места пропадает.
Если место пропадает, значит, это для чего-то необходимо. Стандартные правила.
Асфальтовая дорожка чисто подметена. Ни листика, ни травинки. Меня, вообще, настораживает окружающая чистота. Не тот у русского человека менталитет, чтобы такую площадь зазря в чистоте держать. Тщетно высматриваю в травке окурок или фантик. Ничего. Даже букашки не ползают.
Трехметровые стены исчезли из поля зрения через час ходьбы. А дорожка, поражающая чистотой, никуда не сворачивает, не петляет. Одним словом, ведет себя в высшей степени странно. Баобабовой скучно. Не привыкла она к таким однообразным переходам. Ни опасностей, ни трудностей.
Несколько раз, задремав, сбивается с дорожки и сходит на поле. Я даже не обращаю внимания на редкие взрывы за спиной. Мне самому надоело топать по чистому асфальту. Но у меня нет бронежилета.
— Извини, Лесик, — предупреждает Баобабова, догнав меня после беганья по полю. И тихо, под нос, запевает грустную песню о замерзающем в глухой степи извозчике. Не скажу, что Машка плохо поет. Неправда. Поет она просто безобразно. Пожалуй, это единственная отрицательная черта в ее
