изучал итальянский Ренессанс и особо возлюбил…
Здесь увлекательное повествование было прервано появлением молодой женщины, заглянувшей в наше окно с улицы. Я до тех пор видел цыган только на картинах, однако сразу угадал в ней цыганку: смуглое, с резкими чертами лицо, броская яркая одежда и неровно подстриженная челка, падающая на глаза — черные и пронзительные. По ее худому лицу невозможно было угадать возраст: ей могло быть и пятнадцать, и сорок лет. В руках она держала охапку красных и желтых цветов — как видно, торговала ими. Женщина сунула мне через стол букетик и завела пронзительную скороговорку, в которой я не понял ни слова. Элен смотрела на нее с отвращением, а Тургут — с досадой, но назойливая торговка словно не замечала их. Я уже полез за бумажником, собираясь преподнести Элен — в шутку, разумеется, — турецкий букет, но тут цыганка резко обернулась и, тыча в нее пальцем, зашипела что то. Тургут опешил, а бесстрашная Элен испуганно отшатнулась.
Увидев ее движение, Тургут вернулся к жизни: привстал с места и начал гневно отчитывать цыганку. По его тону и жестам легко было угадать, что наш гость недвусмысленно предлагает торговке убираться вон. Та сверкнула на нас глазами и испарилась так же внезапно, как возникла в окне, тут же скрывшись в толпе пешеходов. Тургут снова сел, изумленно взглянул на Элен и вдруг извлек из жилетного кармана какой-то предмет и положил его рядом с ее тарелкой. Я разглядел плоский голубой камушек с дюйм длиной, с белыми краями и голубой серединой. Он напоминал неумелое изображение глаза. При виде его Элен побледнела и, словно бы инстинктивно, коснулась подарка указательным пальцем.
— Это что же такое? — Я невольно почувствовал себя чужаком в обществе иностранцев.
— Что она сказала? — Элен впервые обратилась к Тургуту. — Она по-цыгански говорила или на турецком? Я ничего не поняла.
Наш новый друг замялся. Ему явно не хотелось повторять слова торговки.
— По-турецки, — промямлил он. — Пожалуй, трудно сохранить вежливость, объясняя вам. Она говорила очень грубо.
И странно.
Он заинтересованно разглядывал Элен, но я уловил в его взгляде искру страха.
— Я не стану переводить, как она назвала вас, — медленно продолжал он, — но потом она сказала: «Уходи, румынка, дочь волков. Ты и твой друг принесли в наш город проклятие вампира».
У Элен побелели даже губы. Мне очень хотелось взять ее за руку, но вместо этого я успокаивающе проговорил:
— Это совпадение.
Она метнула на меня гневный взгляд; опять я распустил язык при профессоре.
Тургут взглянул на нее, снова на меня и заговорил:
— Воистину, милые собеседники, это весьма странно. Думаю, нам должно продолжить разговор».
Я едва не задремала под стук колес, хотя рассказ держал меня в неослабевающем напряжении. Вчера я читала его впервые и легла далеко заполночь, так что сейчас у меня слипались глаза. В залитом солнце купе меня охватило ощущение нереальности происходящего, так что я отвернулась к окну, чтобы взглянуть на привычные голландские пейзажи, проплывавшие за стеклом. За окном то и дело мелькали поселки и маленькие города, на окраинах которых под облачным небом зеленели крошечные огороды. В Голландии поля зеленеют с ранней весны до первого снега — их питает влажность земли и воздуха и блестящие, куда ни глянь, каналы. Впрочем, местность, богатая каналами и мостами, уже осталась позади, и поезд окружали стада коров на разгороженных по линеечке выпасах. Почтенная пожилая пара, мерно крутившая колеса велосипеда, поравнялась с нашим окном и тут же отстала, за окном вновь проплывали пастбища. Скоро граница Бельгии. Я по опыту знала, что это государство легко пропустить, вздремнув на несколько минут.
Я крепко прижимала письма к коленкам, но ресницы у меня слипались. Милая женщина напротив уже спала над своим журналом. Я только успела закрыть глаза, когда дверь купе распахнулась и в мои грезы вторглась голенастая фигура и запыхавшийся голос произнес:
— Каково нахальство! Я так и думал. Все вагоны обыскал! Барли утирал взмокший лоб и грозно хмурился.
ГЛАВА 26
Барли был очень сердит, и мне не приходилось его винить, но и я, совершенно не ожидая такого неприятного оборота событий, тоже основательно взбесилась. Злость моя только усилилась, когда первое мгновенье досады сменилось облегчением: я и не подозревала, пока не увидела его, как одиноко мне было в поезде, уносящем к неведомой цели и, быть может, к еще большему одиночеству напрасных поисков или к вселенскому одиночеству от невозвратной потери отца. Я знала Барли всего несколько дней, но теперь его лицо воплощало для меня знакомый мир.
Впрочем, сейчас это лицо было не слишком дружелюбным.
— Куда это, черт побери, ты направилась? Устроила мне гонку! Да что ты такое затеяла?
Последнего вопроса я пока предпочла не услышать.
— Я не хотела тебя беспокоить, Барли. Думала, ты уже на пароме и ничего не узнаешь.
— Ага, вернусь к мастеру Джеймсу, заверю его, что благополучно довез тебя до Амстердама, а тут как раз и сообщат, что ты пропала? Ого, то-то он меня поблагодарит!
Он шлепнулся на сиденье рядом со мной, скрестил на груди руки и закинул ногу на ногу (ноги протянулись через все купе). У него был с собой все тот же чемоданчик, а соломенные волосы надо лбом стояли дыбом.
— А ты с какой стати за мной следишь? — огрызнулась я.
— Паром сегодня задержался с отплытием. Какая-то поломка.
Теперь парень невольно улыбался.
— Я проголодался, как лошадь, вот и вернулся на пару кварталов раздобыть чаю с круассанами, и тут вижу — вроде ты тоже идешь не в ту сторону. Заметил тебя издалека, и даже не уверен был, что это ты. Думал, показалось, и спокойно принялся завтракать. Но совесть не давала покоя — ведь если это ты была, меня ждали колоссальные неприятности. Вот я и прошелся в ту же сторону и вышел к вокзалу. Меня чуть кондрашка не хватила, когда ты на моих глазах прошествовала на посадку. Он снова насупился.
— Дала ты мне жизни нынче утром! Пришлось бежать на другую сторону за билетом — только-только хватило гульденов, — а потом обшаривать весь поезд. А теперь он шпарит без остановки, так что и сойти-то нельзя.
Прищурив карие глаза, он покосился на окно, а потом на пачку конвертов у меня на коленях.
— Будь любезна объяснить, как это ты вместо школы оказалась в парижском экспрессе?
Что мне было делать?
— Извини, Барли, — смиренно сказала я. — Мне в голову не приходило тебя втягивать. Я правда думала, что ты давным-давно в пути и с чистой совестью можешь вернуться к мастеру Джеймсу. Я не хотела тебя беспокоить.
— Да ну? — Он явно ожидал продолжения. — Потому и решила прогуляться в Париж вместо урока истории.
— Ну… — Я пыталась протянуть время. — Отец прислал мне телеграмму, что у него все в порядке и мне можно на несколько дней съездить к нему.
Барли помолчал минуту.
— Извини, но не проходит. Телеграмма могла прийти только ночью, и тогда бы я о ней знал. И кто сомневался, что с твоим отцом «все в порядке»? Я думал, он просто уехал по делам. А что это ты читаешь?
— Это долгая история, — медленно проговорила я. — А ты и так уже считаешь меня странной…
— Еще какой странной, — сурово перебил Барли. — Но давай-ка, рассказывай, в чем дело. У тебя как раз хватит времени до Брюсселя, откуда мы пересядем на обратный поезд до Амстердама.
— Нет! — Крик вырвался у меня непроизвольно. Дама напротив зашевелилась, и я понизила голос.
— Мне обязательно надо в Париж. Со мной все в порядке. А ты, если хочешь, можешь сойти там и к вечеру будешь в Лондоне.
— Я могу сойти, да? А ты, значит, не собираешься? И куда же еще идет этот поезд?
— Нет, он идет до Парижа…
