результате скины только мешали друг другу, не давали развернуться, по-настоящему сильно ударить. Негр несмотря на град сыплющихся со всех сторон пинков и затрещин сумел все же подняться на ноги и пользуясь тем, что массой своей намного превосходил любого из нападающих рванулся в проход, силясь выскочить из ставшего смертельной западней вагона. И это ему почти удалось. Одним движением отшвырнув легкого Вжика, плечом оттолкнув Меченого, он все-таки вывалился в центральный проход, и уже совсем было наладился бежать, но ловко подставленная Кастетом подножка свалила его на пол.
— На, сука!
Кастет, высоко подпрыгнув, приземлился обеими ногами в тяжелых ботинках прямо на грудь негру. Тот утробно взвыл, в груди что-то мерзко хрустнуло, с противным хлюпом оборвалось. Отчаянно на одной визгливой ноте заверещала в углу вагона девчонка, забилась в истерике, закрывая глаза ладонями.
Вовка стоял как зачарованный, глядя на происходящее рядом. Ужас невероятно жестокого избиения парализовал его, и он впал в некое подобие ступора, смотрел на себя беспомощно замершего посреди вагона, будто со стороны. Негр уже не кричал, а лишь глухо ухал, после каждого удара, сопротивляться он больше не пытался, не пытался даже закрыться, а вошедшие в раж скины месили его упавшего тяжелыми ботинками. Будто даже не били, а просто втаптывали в пол вагона, размазывали по нему, словно делали тяжелую напряженную работу. Вовка слышал их тяжелое, хриплое дыхание, невнятный мат и короткие яростные вскрики. Они будто виноград ногами давят, пришла в голову дурацкая мысль. Он даже засмеялся коротким нервным смехом, вспомнив картину из учебника истории — древние виноделы мнут босыми ногами яркие сочные ягоды, сок струится в подставленные заранее амфоры. Здесь тоже струилось… ботинки бойцов, подвернутые синие джинсы, рукава курток, были сплошь заляпаны темными сгустками крови щедро разлетавшейся во все стороны.
— Бей!
Уставшую, замотавшуюся пару сменила другая, потом еще и еще раз. Негр больше даже внешне не походил на человека. Так, окровавленный, распухший кусок мяса. Больше на удары он не реагировал. Может быть умер? Вовка искренне пожелал, в тот момент, чтобы так оно и было. Пусть он будет мертв, пусть избавится, наконец, от этих мучений, от этой дикой боли. Колыхнулась где-то внутри робкая мысль, что все это не правильно, что вовсе не такой должна быть война за освобождение русского народа, не так должны выглядеть жертвы, и вовсе не этот невесть в чем провинившийся негр в принципе должен попасть в категорию жертв. Он даже почти понял уже в чем ошибка, неправильность происходящего, но тут его резко дернули за руку.
— Давай сюда, молодой! А ну расступись, пропустите, ну!
Раскрасневшийся, с горящими глазами Кастет, расталкивая толпящихся вокруг распластанного на полу тела скинов, тащил Вовку за собой. Бритоголовые послушно расступались, пропуская их вперед. В первый момент Вовку чуть не вывернуло наизнанку от ударившего в нос сладковатого запаха свежей крови, наверное, так должно пахнуть на бойнях, отстраненно подумал он, чувствуя как вязкий тошнотный ком, то подкатывает к самому горлу, то вновь проваливается в желудок. Все происходило будто в тяжелом предутреннем кошмаре, когда твое тело тебе будто бы и не принадлежит, не повинуется, действуя само, подчиняясь чужой и недоброй воле. Вовка все видел, все понимал, но не в силах был что-либо предпринять, ощущая себя скорее зрителем жуткого фильма, чем всамомделишным участником происходящего. Что-то говорил Кастет, ободряюще хлопал его по плечу Пепел, криво улыбался, оскаливая зубы Меченый. Он не слышал их, внезапно кто-то невидимый выключил звук, превратив окружающую реальность в сцену из старого немого кино. Невесть откуда у него в руке оказалась рукоятка отвертки, удобно легла своим резиновым телом в ладонь. Окружившие его со всех сторон скины смотрели с болезненным любопытством, напряженно ждали от него каких-то действий. Чего они ждут? Чего хотят от меня?
— Бей! — команда резким щелчком бича пробивается сквозь немую завесу.
В голосе столько повелительной власти, что ему просто невозможно не подчиниться. Тело движется само, без участия мозга, не спрашивая разрешения у смотрящего страшный фильм Вовки, да и что толку спрашивать о чем-то безвольного зрителя никак не могущего повлиять на процесс?
— Бей!
Четырехгранное жало крестовой отвертки бестолково тычется в вяло колышущуюся грудь негра не в силах прорвать одежду, погрузиться в горячую живую плоть.
— Бей! Ну же! — голос дрожит от ненависти и ярости.
Ненависти к нему, ярости вызванной тем, что он такой неумелый и бестолковый. Где-то в груди начинает шевелиться, разрастаться как снежный ком холодный, липкий страх. Удары становятся чаще и сильнее, но все равно, цветастая рубашка негра, покрытая бурыми кровяными потеками не поддается, вдавливается в кожу вместе с жалом отвертки, никак не желая прорываться.
— Не так же! Вот как!
Чужая рука одним ловким рывком задирает рубашку негра, обнажая дряблый заляпанный кровью живот. И здесь кровь! Почему так много крови? Ловкие пальцы перехватывают его вялую потную ладонь на рукояти отвертки, направляют и усиливают удар.
— Вот так эту суку! Вот так! — торжествующе ревет в ухо голос.
Отвертка легко входит в плоть, с хрустом разрывает кожу, с хлюпаньем вылетает назад, и вновь погружается внутрь чернокожего тела, выдавливая из раны рядом струю темной печеночной крови. «Несколько дырок в печени. Если не будет срочной медицинской помощи не жилец, — отстраненно сообщает кто-то в мозгу. — Внутреннее кровотечение, резкое падение давления, смерть». Взлетает в воздух отвертка, чужие пальцы поверх собственной ладони направляют ее убийственный полет. «Смерть, смерть, смерть», — монотонно твердит в мозгу голос. Он все дальше и дальше и окровавленное жало отвертки начинает кружиться перед глазами, а потом невероятно уютный и мягкий пол вагона нежно тыкается в лицо, принимает в свои объятия распростертое тело. Издалека, как сквозь вату долетают какие-то слова, ничего не значащие сейчас фразы, смысл которых все равно никак не доходит до сознания:
— Готов, чернозадый, медицина бессильна!
— Смотри, смотри, молодой, поплыл!
— Эй, поддержите его, упадет же сейчас!
— Держи, тебе говорю!
— Ничего, отойдет, просто обморок с непривычки. Бывает, а так молодец, мужиком себя показал.
— Эй, бяшка, очнись! Ну! С белыми шнурками, камрад! Хорошо начинаешь!
Вовкой овладело странное состояние, он вроде бы все понимал, видел и слышал и в то же время как бы отсутствовал в этом мире, звуки доходили до него словно сквозь вату, движения воспринимались резкими дискретными вспышками при которых люди замирали в неестественных невозможных позах, мысли же и чувства как будто полностью атрофировались, проносясь через мозг безудержным сквозным потоком, не задерживаясь там и не оседая. Он видел, как Пепел и Меченый глухо матерясь от усердия раз за разом тычут кованными каблуками ботинок в оконное стекло, видел, как оно постепенно покрывается сетью трещин, прогибается под их ударами, валится осколками наружу. Видел, но не мог сообразить, зачем они это делают. Видел, как бьется в истерике, заламывая руки, девушка в конце вагона, как некрасиво трясется в нервном тике ее перемазанное потекшей косметикой лицо. Видел неудержимо блюющего стоя на четвереньках между сиденьями мужика, того самого, что порывался уйти из вагона. Забившихся в угол, прижавшихся к окнам старушек, одна из которых кажется, была в обмороке. Он все это видел, но эти картины проходили мимо его сознания, ничуть его не цепляя.
И лишь когда Меченый с Пеплом подхватили под мышки окровавленный изуродованный труп и поволокли его к выбитому окну, он вдруг в полной мере ощутил весь ужас только что происшедшего, осознал свою роль в этом кошмаре. И так это понимание ударило по и без того предельно натянутым нервам, такая бездна разверзлась вдруг внутри, что Вовка отчаянно взвыл по-волчьи, не в силах сдержать обрушившихся враз на него тоски и страха. Взвыл, в отчаянии кусая до крови губы, языком ощущая ее противный металлический вкус, понимая, что все, прошлая жизнь кончилась, обратной дороги теперь нет. Грань, отделявшая его от солнечного мира нормальных людей, осталась далеко позади, отброшенная назад перейденным сейчас извечным запретом божеским и человеческим. «Не убий!» Теперь эта заповедь тяжким мельничным жерновом повиснет у него на шее навсегда, на всю жизнь, оставляя на его теле ясно видимое Каиново клеймо. Навсегда!
