представление.
– А почему, – спрашиваю, – мы должны благодарить за награду ЦК партии, когда награждает Президиум Верховного Совета? Давайте туда и пошлём наше письмо.
Тут же поднявшийся из-за стола на сцене Шалва Валентинович стал объяснять залу, в чём моя ошибка:
– В нашей стране руководящей и направляющей силой общества является коммунистическая партия. Высокий орден комсомолу дали по её предложению. Поэтому…
– Тогда надо это как-то отметить в письме, – сказал я. – Благодарим, дескать, за предложение наградить комсомол.
– Текст письма согласован с райкомом, – сказала Зоя Михайловна.
– Но по конституции, – вступил в дискуссию Марик Быховский, – высшим органом является Верховный Совет. Красухин прав.
Если благодарить ЦК, то за его предложение Президиуму Верховного Совета.
Сейчас сам пожимаю плечами: из-за чего было лезть на рожон? Так ли уж важно, куда посылать верноподданническое письмо? Но вот тянуло во фронду, как под освежающий душ, – хотелось называть «кошкою кошку» – нелепостями очевидные нелепости.
Страшно напугала учителей эта дискуссия. Тем более что в райком пошла не привычная резолюция «принято единогласно», а «принято большинством. Против голосовало…» не помню сколько, но помню, что не только мы с Мариком. Я ещё в заключение напомнил Шалве Валентиновичу и Зое Михайловне о демократическом централизме в уставе комсомола: до голосования все имеют право на своё мнение.
Зоя Михайловна, которая к тому времени стала нашим классным руководителем, жила в доме Марика. Встретив меня во дворе, она сказала, что я выступал, как троцкист. И пояснила, что если б собрание согласилось со мной, была бы принята троцкистская резолюция.
Как видите, не только сегодня вошло у многих в привычку всё валить на Троцкого. Сталинский «Краткий курс» и его тоже повсеместно изучаемая биография «Иосиф Виссарионович Сталин» своё дело сделали.
– Доигрались! – зловеще сказала классу Зоя Михайловна через несколько дней после того собрания. – Всю нашу комсомольскую группу вызывают на бюро райкома.
Там пришлось ждать. Бюро занималось персональными делами. Когда нас, наконец, вызвали, лица у хозяев были разгорячёнными.
– Пойдём по алфавиту, – сказал секретарь. Называя фамилию и слыша от Зои Михайловны: «Он (она) не при чём», он добрался до Марика: «Быховский», – сказал он. И, посмотрев на молчащую Зою Михайловну, весело предложил: «А ну, герой, покажись людям!»
Марик встал.
– Так чем тебе советская власть не нравится? – спросил секретарь.
– Я не говорил, что она мне не нравится, – сказал Марик.
– Но думал об этом, – закруглил секретарь, – и подстрекал других голосовать против советской власти.
– Против советской власти никто на собрании не выступал, – сказал я. – Мы говорили, что по конституции высшим органом власти…
– А со знатоками конституции мы ещё разберёмся, – пообещал секретарь, прерывая меня. – Ну что, – предложил он членам бюро, – какие будут мнения?
Первое же оказалось самым грозным. Я потом всласть насмотрелся на подобных истериков. Этот брызгал слюной, стучал кулаком по столу, кричал о врагах и закончил: «исключить из рядов комсомола как врага советской власти».
Кажется, этого не ожидала даже Зоя Михайловна. Она робко вставила, что демагогия в выступлении Быховского, конечно, была, но врагом советской власти он себя не показал.
– А на чью мельницу он лил воду своей демагогией? – не унимался свирепый. – При Сталине его бы…
Эта проговорка и решила Марикину судьбу.
– Мы говорим сейчас не о том, что было при Сталине, – необычно мягко (видимо, перепугался) сказал секретарь. – Какие ещё будут мнения?
Народу за столом сидело не так уж много, но Марика обсуждали очень долго. Так что ни на кого больше у бюро времени не хватило.
– Итак, – подвёл черту секретарь. – В порядке поступления ставлю на голосование два предложения. Кто за то, чтобы исключить Быховского Марка Яковлевича из рядов ВЛКСМ. Голосуют не только члены бюро райкома, – объяснил он нам, – но и комсомольцы класса.
За это предложение проголосовал тот, кто его внёс. Все остальные были против.
– Кто за то, – продолжил секретарь, – чтобы объявить Быховскому Марку Яковлевичу строгий выговор с занесением в учётную карточку. – И первый поднял руку.
Я смотрел на ребят. Руки они тянули неохотно, трусливо. Марина Браславская как-то быстро взмахнула рукой и тотчас её опустила. «Кто против» – спросил секретарь, не глядя на нас. Я поднял руку. «Кто воздержался? – секретарь смотрел в какие-то бумаги. – Итак, принято единогласно».
– Нет, – сказал один из членов бюро. – Есть и против.
– Кто? – вскинулся секретарь.
– Я, – объявил о себе я.
– Фамилия? – спросил секретарь, обращаясь к Зое Михайловне.
– Красухин, – сказала она. Секретарь записал.
– Ладно, – пообещал он, – разберёмся. А пока что большинством голосов принимаем решение объявить Быховскому строгий выговор с занесением. Все свободны.
Марик шёл со мной очень подавленный. «Надо же, – говорил он мне, – ни у кого больше не хватило смелости хотя бы воздержаться». «Что поделать? – отвечал я. – Боятся». И в самом деле – вот как с детства действовала на людей общая атмосфера бездушия, лжи, устрашения в стране!
Заканчивая свой рассказ об этом эпизоде скажу, что нас с Мариком он сблизил ещё больше, что долго я ждал вызова в райком, а потом решил, что секретарь забыл о своём обещании разобраться. Зря решил. Потому что когда становился на комсомольский учёт на заводе, Игорь Штаркман, секретарь комитета комсомола, спросил, за что я получил строгача с занесением. «Я его не получал», – удивлённо ответил я. Но Штаркман показал мне мою карточку. «Значит, мне его дали в моё отсутствие», – ответил я и рассказал Игорю о том бюро. «Плевать, – сказал Штаркман, – ты ведь рабочий, так что клади на это с прибором». Я так и сделал. Больше об этом выговоре мне нигде никто не напоминал.
А меня эта история отшатнула от класса, от школы. Неприятно стало туда ходить, неохотно давал я теперь свои стихи для газеты, вышел из её редколлегии, в которой состоял чуть ли не с самого начала моего перехода в новую школу, а потом и вовсе потерял интерес к учёбе.
Учился я легко. Почти всегда был отличником. И, наверное, получил бы медаль. Учителя на это надеялись. Но в десятом – выпускном классе я практически перестал учиться.
Прогуливал уроки. Гулял по Нескучному саду, ходил в кино, бродил по книжным магазинам. А потом выучился играть в преферанс и увлёкся им до сумасшествия.
Мне даже во сне стали сниться разные комбинации: вот я не даю партнёрам поймать меня на мизере (то есть всучить хоть одну взятку), вот хитроумно сам кого-то ловлю. Я играл с ребятами из нашего двора, чаще всего такими же прогульщиками, как и я. Компания была более-менее постоянной.
На деньги? Разумеется. Кто же согласится играть бесплатно! По две копейки за вист. Где брал деньги? Не у родителей, конечно. Удавалось потихоньку продавать какой-нибудь плохонький, имевшийся у нас роман в букинистическом. Тогда принимали любые книги. Стоили они мало. Но мне для разгона хватало.
А потом попёрло невероятное везение. Я всё время выигрывал. Частенько посиживал на выигрыш с ребятами в чешском баре в Парке культуры имени Горького. Но следил за тем, чтобы всё не потратить. Чтобы оставалось на новую ставку.
Прямо-таки сюжет «Пиковой Дамы»! Похоже, конечно. Но по ночам мы не играли. Собирались иногда у меня – до прихода с работы отца. Он, от природы не слишком вежливый, заставая нас за картами, вообще смотрел волком, ни с кем не здоровался, а с ходу бросал: «Ну и долго ещё будете играть?» Мы забирали недописанную «пульку» (рисунок, показывающий, как меняется твоё игрецкое положение после каждой
