работать!» – было сказано мне. А когда знакомый нам сотрудник (не стану называть имя) вошёл в кабинет Сухаревой, а сама она вышла да ещё и заперла за собой дверь, мой спутник предложил пройтись с ним до магазина и по дороге объяснил, что ничем не примечательный мужчина является вербовщиком и мы теперь должны быть осторожны с сотрудником, сидящим сейчас в сухаревском кабинете.
– А если он отказался? – спрашиваю.
– Узнаем, – отвечает. – Если отказался, расскажет, что вызывали.
– Расскажет? – спрашиваю с сомнением.
– Ну, не всем, конечно. Но близким приятелям обязательно. Вот посмотришь!
И я смотрел. Да, и мне рассказывала одна сотрудница, как вызвала её Галя и как оставила наедине с бесцветным мужчиной.
– Я так и затряслась от страха, – говорила она.
– И как тебе удалось отказаться?
– Сказала, что необщительна: друзей в редакции не имею, в гости ни к кому не хожу. Чем я могу быть им полезна? Стенограмма на летучках ведётся, а душу передо мной никто не распахивает.
– И тебя отпустили с миром?
– Ну не совсем с миром. С угрозой: «Смотрите, пожалеете!» Представляешь, как страшно, Ген!
Спустя время я узнал, что именно Галине Васильевне Сухаревой мы были обязаны тем, что знали своих стукачей. Она кого-то предупредила по дружбе, рассказав про вербовщика. Этот «кто-то» тоже по дружбе рассказал об этом кому-то. Так что когда Галю Сухареву сменила на посту Алла Ющенко, взявшая потом мужнюю фамилию Иевлева, многие были уверены, что дознались органы о роли Сухаревой. Хотя, на мой взгляд, если б дознались, могли уволить. А её перевели в кабинет иностранной печати после смерти бывшего его заведующего Марка Шугала.
К юбилеям газеты (к сорокалетию, к пятидесятилетию) или в честь значительного события её жизни (например, в 1970 году её тираж перевалил за миллион) редакция выпускала малотиражную (для внутреннего пользования) смешную газету «Литературка», главным редактором которой был Виктор Веселовский. Она сочилась юмором. Как эта заметка, ободряюще названная «Так и надо!»: ««Накося- выкуси!» – твёрдо ответил М. Е. Шугал на вопрос американского корреспондента, как пройти к оперному театру».
Бдительность Шугала была легендарной. Даже осторожнейший заместитель главного редактора Артур Сергеевич Тертерян весело похохатывал, пересказывая, как пришёл к нему возбуждённый Марк. «Артур, – спросил он его, – Слава Поспелов указывал в анкете, что знает языки?» «Спроси об этом у Сухаревой, – сказал Тертерян. – А с чего ты решил, что Поспелов полиглот?» «Ну как же, – ответил Шугал, – уже не в первый раз приходит ко мне Поспелов за каким-нибудь пустяком и тут же: «Что это у тебя? «Нью-Йорк Таймс»?» – разворачивает, читает. «А это что – «Шпигель»?» Опять читает. И по-испански, и по-фински!» «Да он, небось, картинки смотрит!» – предположил Артур Сергеевич. «Смотри, Артур, я тебя предупредил!» – назидательно сказал Шугал.
И при этом был Шугал милейшим человеком. Но – за пределами своего кабинета. А в кабинет пускал неохотно. Визитов к себе не поощрял.
Да мы к нему и не ходили. Так называемый «белый ТАСС» – ежедневный обзор на русском языке иностранной печати и запретных радиопередач – мне давал читать Лёва Токарев. Точнее, я читал «белый ТАСС» в его кабинете. Он работал в отделе зарубежной литературы, то есть каким-никаким, но был международником. Без доступа, конечно, к документам, так называемого служебного пользования. Но получал он их легко: международные обозреватели его любили. А получая, щедро делился со мной.
В «Стёжках-дорожках» я писал, что впервые увидел «белый ТАСС» в «Кругозоре» у его сотрудника Серёжи Есина, с которым у нас в то время установились приязненные отношения. Я просил его дать мне почитать запретный плод, и он давал. Не с такой готовностью, как Лёва Токарев, но всё же.
Недавно, путешествуя по Интернету, я наткнулся в сетевой «Библиотеке Мошкова» на есинский «Дневник ректора» от 2005 года – окончание огромного дневника ректора Литинститута, которым он перестал быть в конце 2005-го, когда известному литератору Сергею Николаевичу Есину исполнилось 70 лет.
Но запись от 27 мая, когда Есин был ещё ректором, для меня особенно любопытна – ведь она меня и касается:
«Гена Красухин, с которым я когда-то работал в ' Кругозоре», написал мемуары. Мне их принес Василий Николаевич из книжной лавки, сказав, что здесь есть что-то нелицеприятное обо мне. Всё оказалось очень занятным. По Геннадию, я был раньше неплохим парнем, только почему-то неохотно давал ему на работе белый ТАСС. Он это «неохотно», бедняжка, ставит мне в строку! Зачем я вообще ему что-то давал? Ведь, по правилам, эти документы присылали только членам коллегии, а им был Борис Михайлович Хессин, он давал его, в свою очередь нарушая правило, своему заместителю по журналу Евгению Серафимовичу Велтистову, у Велтистова, особенно его не спрашивая, я втихаря, рискуя попасться, брал эту кипу бумаги, когда он уходил домой, благо сидел с ним в одной комнате, а тут ещё клянчил любопытный Гена».
Оборву пока, чтобы кое-что прояснить. Совсем немного.
«Стёжки-дорожки» вышли в апреле 2005 года за месяц до моего шестидесятипятилетия. Я родился 24 мая, а презентация состоялась 25-го в музее Серебряного века на проспекте Мира. Я запомнил дату ещё и потому, что это был как раз тот самый чёрный день, когда в Москве в нескольких районах вырубилось электричество. До сих пор сожалею о тех, кто из-за остановленных поездов в метро не смог попасть на презентацию. На фуршете, рассчитанном на 80—100 человек, присутствовало вполовину меньше. Но вечер удался.
Василий Николаевич, о котором 27 мая пишет Есин, – директор Книжной лавки при Литинституте. Отнести туда книги для продажи мне посоветовал Серёжа Дмитренко, приятель (или хороший знакомец) Василия Николаевича. Разумеется, я с удовольствием воспользовался его советом и до сих пор не жалею об этом: кое-кто из моих знакомых по Литинституту (я ведь там некоторое время преподавал) мне звонил, выражал своё удовлетворение куском о Есине.
Но таковы уж нравы, царящие в наших вузах, что ректор – монарх. Когда его снимут, о нём забудут, быть может, захотят даже пнуть. Но пока он царствует…
Словом, меня нисколько не удивляет скоропалительное (ведь не так уж много дней прошло с той поры, как получил я экземпляры в издательстве!) самоличное появление директора Книжной лавки в кабинете ректора с книгой, где есть что-то «нелицеприятное» о монархе. Промедли Василий Николаевич, и появился бы кто-то другой. И поручиться за благостный исход для директора магазина при институте, который (директор) продаёт книгу с «нелицеприятной» характеристикой ректора, не мог бы никто.
А вот как попадал «белый ТАСС» к Есину, мне лично прочесть было очень любопытно: Хессина я не знал, увидел только перед самым уходом (увольнением) из «РТ-программ» (я и об этом писал в «Стёжках»), а к Велтистову сохранил уважение (писал и об этом) как к профессионалу, человеку, не случайному на своём месте.
Ну и хватит. Вернёмся к есинской записи обо мне, «бедняжке», который заметил, что тот давал ему «белый ТАСС» «неохотно». «Зачем я вообще ему что-то давал?» – мучается очень недолгий мой коллега:
«Ну, недаром меня предупредили, когда его взяли на работу, что это самый большой литературный сплетник. Зачем только я ему вообще давал эти бумаги, которые ему не по соплям! Это всё, что он с полным знанием дела мог мне предъявить. Но на то и сплетник, чтобы сплетничать. Дальше – всё по слухам».
Меня коробит, когда Путин произносит на всю страну такие слова, как «жевать сопли». Но он из другого, более младшего, чем мы с Есиным, поколения. Когда же семидесятилетний старик переходит на молодёжный сленг, чтобы грубо и невнятно выразить своё пренебрежение: «ему не по соплям» – то ли не по чину, то ли не по зубам, – это верный признак того, что он себя плохо контролирует, что он раздражён.
Едкое раздражение обычно затемняет память и, как в данном случае, нередко заставляет придумывать самые фантастические несуразицы. До «Кругозора» я никогда не работал в штате литературного издания и вообще с литературным миром был знаком весьма относительно: кого-то знал по литературному объединению «Магистраль» (например, поэта Женю Храмова, который и предложил мне временно два месяца поработать за него: он взял в «Кругозоре» творческий отпуск), кого-то по недолгой нештатной работе в «Семье и школе». Так что заработать к 25 годам репутацию самого большого литературного
