стал!)
Но именно Устюжанин (сужу по своим записям) сделал для меня очень хорошее дело, во многом определившее мою судьбу. Это он познакомил меня с Петром Ильичём Гелазония. Точнее, он ему позвонил и сказал обо мне.
А незадолго до этого Алла Шустикова сообщила, что журнал «Семья и школа» ищет человека на место заведующего отделом литературы. Я позвонил автору журнала, старому своему товарищу по литературному объединению «Магистраль» Гене Кагановскому (мы до сих пор изредка созваниваемся и общаемся). Он сказал, что ответственный секретарь журнала «Семья и школа» Петя Гелазония – его друг детства. Но хорошо бы, если б Гелазонии отрекомендовал меня кто-нибудь из весомых, влиятельных людей. Таких знакомых у меня не было. Я попросил сделать это Устюжанина. Тот охотно позвонил в журнал, и Гелазония мне назначил встречу.
Работать с ним оказалось легко и приятно, прежде всего потому, что мы были единомышленниками и хотели печатать хорошую литературу.
Другое дело, на каких правах мне пришлось работать в «Семье и школе» – на птичьих. Потому что журнал не нуждался в заведующем отделом литературы. Он там был. Это место занимал детский писатель Б.
Занимал, но не работал. Определённо обещал руководству: уйдёт, как только найдёт для себя что- нибудь подходящее. «Вот открывается новый журнал «Детская литература», – объясняли мне. – Скорее всего, Б. туда и уйдёт, он в хороших отношениях с главным редактором нового журнала Сергеем Петровичем Алексеевым. А не уйдёт туда, перейдёт в «Детгиз», где его тоже очень хорошо знают». Но время шло, а Б. никуда не уходил. Его, очевидно, не слишком смущало, что стихи и прозу для журнала добывал я, а деньги за это получал он.
Первым возмутился таким положением вещей Владимир Михайлович Померанцев, член редколлегии «Семьи и школы». «Я сегодня же позвоню Орлову», – гневно сказал он. «Владимир Михайлович, – отвечаю, – вы меня поставите в неловкое положение. Ведь это именно я предложил Орлову (главному редактору), Игрицкому (заму главного) и Гелазонии формировать литературный портфель журнала. Помимо прочего, – объясняю, – мне важно было выяснить, насколько далеко они могут пойти в публикациях». «Не важно, кто предложил, – ответил Померанцев. – Вы своё дело делаете хорошо. Удивительно, что им и в голову не приходит, что за это нужно платить!»
Но в тот же день мне позвонил Пётр Ильич Гелазония и сообщил, что завтра в издательстве «Просвещение» («Семью и школу» выпускали там) я могу получить некие деньги, которые мне выписали за формирование литературного раздела журнала. «Деньги небольшие», – извиняющимся тоном сказал он. Я позвонил Померанцеву. «Ну, слава Богу, – обрадовался он, – что в журнале есть такие совестливые люди, как Пётр Ильич».
Платили мне за эту работу действительно смехотворные суммы. Когда – 25 рублей, когда – 15. Но, пребывая на вольных хлебах, радуешься каждому рублю. Куда значительней оказывались мои духовные обретения. За дело я взялся с большой охотой. В первые же дни связался с Майей Ганиной, Еленой Ржевской, Виктором Драгунским, Булатом Окуджавой, Владимиром Амлинским, Андреем Битовым, Борисом Балтером, Львом Кривенко (с подачи Балтера), Олегом Чухонцевым, Варламом Шаламовым (с подачи Чухонцева), Василием Аксёновым, Юрием Трифоновым, Наумом Коржавиным, Станиславом Рассадиным, Бенедиктом Сарновым, Максом Бременером (с подачи Сарнова), Евгением Винокуровым, Юрием Левитанским, Давидом Самойловым, Владимиром Корниловым, Эльмирой Котляр. С большинством из них я знаком не был. Но почти все отозвались. Материалы давали охотно. Я ездил к авторам домой. Иные приезжали ко мне. Со многими из них у меня на всю последующую жизнь сохранялись хорошие, а то и дружеские отношения. Невзирая на то, что далеко не всё из принесённого мной в журнал, удалось напечатать. И на то, что напечатал журнал далеко не всех моих будущих друзей.
Ну, Булата Окуджаву, положим, я знал ещё по литературному объединению «Магистраль». Он так же, как и я, любил посещать эти руководимые поэтом Григорием Михайловичем Левиным занятия. Порой – невероятно интересные. «Магистраль» не зря именовали малым Союзом писателей. Состав участников был очень сильным. Уже наблюдать их становление было делом увлекательным. А тут ещё Григорий Михайлович устраивал вечера, которые наверняка в то время собрали бы большой зал Центрального дома литераторов. Встреча с Борисом Слуцким, или с Назымом Хикметом, или с Даниилом Даниным, или с Давидом Самойловым. Да и довольно частые (участник же!) встречи с Булатом Окуджавой. Нам, своим коллегам по объединению, он пел охотно. «Сегодня – только новые!» – предупреждал он, склоняясь над гитарой, лежащей на его полусогнутой ноге, которую он установил на стуле. И мы, замирая от наслаждения, впитывали в себя эту божественную звучащую поэзию, горячо её обсуждали и неизменно просили повторить песни или исполнить уже нам знакомые. В этом Булат редко нам отказывал. Он щедро дарил другим своё искусство и, по-моему, сам наслаждался собственной щедростью. Повесть для «Семьи и школы» дал мне, присовокупив, усмехнувшись: «Она как раз о семье и школе». Хотя убеждённо сказал: «Вы это напечатать не сможете!» «Посмотрим!» – отозвался я.
Петя Гелазония прочитал и загорелся: «Напечатаем! Надо только, чтобы он убрал эту фразу». Он подчеркнул карандашом фразу, где сельский учитель открывает своему коллеге – герою повести, – что директор их школы спал с одной из учениц-переростков.
Я передаю Булату. Тот задумывается: «Но ведь всё ясно и без этой фразы?» «Ну и убери её», – говорю. «И они напечатают?» – сомневается Булат. «Обещают», – отвечаю. «Ну, коли так, то вычеркни. Это не меняет сути».
Ах, прекраснодушный Пётр Ильич! Уже Владимир Михайлович Померанцев долго раздумывал над повестью «Новенький как с иголочки», прежде чем решился её поддержать. А главный редактор Алексей Георгиевич Орлов, ознакомившись с ней, сказал нам плачущим голосом: «Да вы смеётесь, что ли? Как это печатать? Такой мрачный колорит!»
– Вам не понравилось? – спросил Петя.
– Понравилось, – вздохнул Алексей Георгиевич. – Но это не для нашего журнала.
– Почему? – удивился Гелазония. – Повесть о сельской школе.
– Пётр Ильич! – строго сказал Орлов. – Вы что, действительно не видите, что повесть непроходима?
– А по-моему, могут пропустить! – Петя говорил уверенно. – Повесть ведь о послевоенном сталинском быте. А о нём сейчас и не такое печатают.
– Всё-таки стоит попросить автора как-то высветлить колорит, – полусдался Орлов.
Померанцев согласился пройтись по тексту, подумать, как убавить мрачности, и предложить автору что-то конкретное.
В ЦДЛ мы беседовали не втроём, а впятером. Кроме нас с Владимиром Михайловичем и Булатом были ещё проходившие мимо и подсевшие к нам Камил Икрамов и Василий Аксёнов. Камил и Вася очень удивились, узнав, что «Семья и школа» собирается печатать повесть, от которой, как выяснилось, уже отказались «Юность», «Смена» и какой-то периферийный журнал. По-моему, их удивление подогрело Булата, который вопреки моим опасениям согласился с мягко изложенными Померанцевым замечаниями и обещал повесть переделать.
Через некоторое время правленая Булатом повесть снова легла на стол Орлова. Но тот для подстраховки распорядился, чтобы с ней ознакомились все члены редколлегии.
Мы с Петей сникли: для повести такое решение было убийственным. Редколлегия журнала состояла в основном из догматиков и обскурантов. Владимир Михайлович Померанцев был в ней, так сказать, лучом света в тёмном царстве.
Никакие его доводы на Орлова не действовали. Тот стоял на своём: напечатаем, если даст добро редколлегия.
Что было дальше, наверное, понятно: повесть в журнале не появилась. Непонятно только, зачем редколлегия решила известить Окуджаву, что его вещь не вызовет желания молодых учителей ехать преподавать в сельские школы.
Что Булату было послано такое письмо, мне никто не сказал. Зато его резкий насмешливый ответ я прочитал. Я не призывал, писал Окуджава, молодых энтузиастов ехать в сельскую школу, в деревню. Тем более – в деревню 1953-го года, о которой идёт речь в повести.
