таковы были отношения Бондарюка с властью, что, как пишет один из историков космической авиации, даже в нынешних публикациях о зенитной ракете, чья великолепная техническая характеристика обязана установленному на ней (ракете) двигателю, «нет намёка о том, что этот двигатель явился результатом… разработок, начатых ещё при Бондарюке».
Известно, за что в 1961-м году получили звёзды героев соцтруда секретарь ЦК партии Ф. Р. Козлов и председатель Президиума Верховного совета Л. И. Брежнев – за полёт Гагарина. Козлов курировал космос, а Брежнев в бытность главой компартии Казахстана следил за работами по возведению космодрома в Байконуре. Каждый успешный запуск ракеты, любое удавшееся испытание нового оружия – и высшие партийные или советские начальники неизменно возглавляли список награждённых или премированных. Вслед за ними шли и конструкторы, и разработчики, что, разумеется, никого не удивляло – всё-таки новую технику создавали именно они! Бондарюк, должно быть, стал единственным исключением из этого правила. Большой группе ядерных специалистов присудили ленинскую премию, в том числе и за работы, которые велись под руководством главного конструктора Бондарюка. Ленинской премии он, однако, не получил. Получил его заместитель.
Этим летом на даче мы с женой разговорились с нашим председателем садоводческого кооператива Александром Павловичем. Одно время он работал в оборонном отделе ЦК.
– У Сербина? – спросили мы, зная, что самым большим недоброжелатем Михаила Макаровича был зав оборонным отделом ЦК Сербин, который ставил палки в колёса любому начинанию конструкторского бюро Бондарюка, посылал наверх о нём ложную информацию.
– У Ивана Дмитриевича, – подтвердил нам Александр Павлович. И добавил: – Страшный был человек.
– Представляем, – кивнули мы, читавшие о грубости и некомпетентности Ивана Дмитриевича Сербина в воспоминаниях заместителя Королёва академика Б. Е. Чертока.
– Нет, это трудно представить, – возразил Александр Павлович. – Вызывает тебя. Ты входишь, здороваешься. Он не то что не отвечает, даже голову не поднимет от стола: чего-то пишет. Проходит минут пять, а то и десять. Ты переминаешься с ноги на ногу: уйти-то нельзя. Наконец посмотрит на тебя тяжёлым взглядом и вдруг: «Что думаешь по такому-то вопросу?» «На ходу ответить не могу, – отвечаешь. – Нужно документы посмотреть». «Так иди и смотри. Чтобы завтра доложил. Пшёл отсюда».
– Хам, – комментировали мы.
– А назавтра, – заканчивал рассказ Александр Павлович, – скажешь его секретарю, что готов к докладу. Вызовет тебя. Снова будешь стоять и ждать, когда он обратит на тебя внимание. И не дай тебе бог, если твоё мнение ему не понравится. «Дурак, – заорёт, – мразь! Пошёл к.!»
Вот с каким человеком приходилось иметь дело вольнолюбивому, независимому Михаилу Макаровичу. Наверняка он не позволял кому-нибудь так с собой обращаться. Естественно, что его не награждали: представления на награды подписывал Сербин. Естественно, что порой не давали закончить начатого: мнение руководства о перспективности работы формировалось с подачи Сербина.
В 1977-м году на днях литературы в Новосибирской области нас пригласили в обком, где выступил его первый секретарь Фёдор Степанович Горячев. Хмурый, поджарый, с небольшой чёлкой и маленькими глазками. Когда он обводил ими зал, казалось, что местные писатели вжимаются в кресло под тяжестью его взгляда. Говорил он негромко, чуть покачиваясь, от чего беспокойно вела себя на лацкане звезда героя соцтруда. И вдруг совершенно неожиданно он улыбнулся. Я похолодел. Это была не улыбка, а гримаса: глаза ещё уменьшились, растянутый рот приоткрыл острые зубы, из-за которых донеслось: «Есть, как видите, о чём нам рапортовать в Москву!» На что зал ответил подхалимскими аплодисментами.
– Один звонок туда, – показывала пальцем на потолок наша знакомая, – и все твои проблемы будут решены.
О, это обывательское умиление перед всемогуществом власти, сладчайшие фантазии на тему, как дозвониться «туда», каким-нибудь невероятным образом приобщиться к сферам, где все нудные, зудящие проблемы исчезают как по мановению волшебной палочки.
Нет, что собой представляют вблизи эти сферы, лучше не видеть.
Когда-то со смешливым удивлением я читал рецензию Владимира Коробова (помнит ли сейчас кто- нибудь такого критика?) на роман Бондарева. Роман, по мнению критика, написан в новой для автора нравственной атмосфере. Бондареву не нужно было больше думать о ленинской премии, о государственной союзной или государственной российской, о звезде героя соцтруда, – всё это у него уже есть. Теперь он мог себе позволить писать, не отвлекаясь на привходящие обстоятельства.
Да, вот так, по мнению многих, и творили писатели – ради премии, ради того, чтобы понравиться тем, на кого указывал поднятый палец нашей знакомой, убеждённой в их всемогуществе.
Самым большим по численности сотрудников в «Литературной газете» был отдел писем. Ему уступал даже отдел иностранной информации.
Непосвящённому это показалось бы необычайно странным. Информировать руководство о той или иной публикации в зарубежной прессе, не попавшей в ежедневный её обзор для начальников – в «белый ТАСС», было необходимо. Начальство имело возможность отличиться: газета первой заметила вражескую вылазку и достойно на неё ответила. А письма в редакцию? За вычетом графоманского барахла они во многом писались искренно, люди делились своей настоящей, непридуманной болью.
Посвящённые знали, однако, что раз в неделю отдел писем посещали ничем не примечательные люди, которых сажали в специальную комнату и которые внимательно изучали составленные нашими работниками обозрение редакционной почты по разделам. В том числе и по разделу литературы. Эти люди могли немедленно вытребовать подлинник заинтересовавшего их письма, списать все его данные: фамилию автора, его почтовый адрес.
А сами письма посылались в отделы. Отвечать на них было необходимо.
Я и сейчас по памяти воспроизведу адрес: посёлок Чернь Тульской области, улица Вознесенского, дом 8, квартира 71. Здесь жил (может быть, живёт и сейчас) Николай Фёдорович Андрияшин, великий энтузиаст переписки с редакциями. Можете себе представить, сколько я написал ему ответных писем, если адрес за 30 лет не выветрился из головы! Мыслил он интересно, отвергал казённую поэзию, поддерживал талантливую. И если его письмо удавалось пропихнуть на полосу, то потому только, что ещё в гранках начальство нещадно его обрабатывало: обезличивало, усредняло. Потому и не спешил я отдавать в набор подобные письма – изуродуют так, что автор себя не узнает, нужных редакции мыслей ему не припишут, но ненужные уничтожат обязательно.
Сколько помню, подлинные письма на наших литературных полосах печатались очень редко. Разве только когда они неожиданно совпадали с мнением руководства даже не газеты, а Союза писателей.
Тем не менее, полистайте газету за семидесятые-восьмидесятые. Ведёт газета дискуссию – публикуется масса читательских откликов. Те или иные произведения выдвинуты на ленинскую или государственную премии – вот читательские отклики о них.
А бывали и ежемесячные обзоры читательской почты – по прозе, по поэзии. Бывали и исчезали как раз на тот период, когда к ним теряли интерес «наверху». У нас о них не вспоминали до той поры, когда вдруг вновь выходило распоряжение кого-нибудь из тех, на кого указывал палец нашей знакомой. И обмелевшие было потоки читательских писем снова струились по газетным страницам.
Откуда их брали? Выдумывали. Это-то было нетрудно. Труднее было с подписями конкретных живых людей, если редакции требовалось, чтобы за выдуманными текстами стояли живые авторы.
Моё поколение журналистов хорошо помнит скандал, случившийся в 1969-м году с газетой «Социалистическая индустрия». Она напечатала открытое письмо токаря Подольского машиностроительного завода героя соцтруда М. Захарова редактору журнала «Новый мир» А. Т. Твардовскому. «Новый мир» дожимали. Трибуна демократической интеллигенции во времена хрущёвской оттепели, журнал держался только на авторитете своего редактора. Как ни крути, он автор народной эпопеи «Василий Тёркин», трижды лауреат сталинской премии, лауреат ленинской, а главное – живой классик русской литературы, герой школьных сочинений, студенческих дипломов, кандидатских и докторских диссертаций. На авторитет поэта знатный токарь не покушался. Наоборот, удивлялся: как, дескать, уживаются в одном и том же человеке народный поэт и редактор журнала, систематически публикующий антинародные произведения.
Твардовский попросил редакцию прислать ему фотокопию письма Захарова и сообщить его биографические данные и адрес. «Социндустрия» напечатала эту просьбу вместе с комментарием – новым
