Корабль сильно накренился, корма по самые поручни была уже под водой. Хуже, что пароход так далеко. Гарвей не мог себе объяснить, как это могло произойти. Тем не менее он поплыл к судну — главное, не думать, работать руками. Работать! Рывок за рывком, хоть каждый и вызывает боль, точно лопаются легкие, но на это он не смеет обращать внимания, он должен, должен повторять одни и те же движения, с одинаковой мукой, все равно, только не перестать, хоть ботинки и одежда тянут вниз, но нет ни возможности, ни времени избавиться от них, как невозможно избавиться и от боли, стреляющей прямо в мозг — а ну-ка снова, и еще, взмах за взмахом…
Гарвею кажется, что, несмотря на все усилия, он не в состоянии сдвинуться с места. Как только позволили волны, он взглянул на «Икара». Корма уже целиком ушла под воду, а нос, наоборот, стал постепенно подниматься над ее поверхностью.
Сжав зубы, Гарвей поплыл еще быстрее. Молоточки боли забили в наковальню мозга. Теперь Дональд уже знал, что корабль, к которому он плывет, вот-вот, с минуты на минуту пойдет ко дну, но другой цели у него не было, не было ничего, кроме мысли о палубе, на которой он совсем недавно стоял.
Вдруг нос «Икара» резко вздыбился, мгновение вертикально торчал в небе, но затем вслед за кормой погрузился в море, словно лезвие, резко всаженное в ножны.
И перед Гарвеем уже не было ничего, кроме воды, волн, вспененных гребней и смарагдовых вздутий под ними.
Миссис Стефорд заметила — в последнее время это случается часто, — что Бетси снова забыла посолить суп. Когда готовишь, надо об этом думать, девочка, а если кое-кто все время думает о другом…
Но тут же, чтобы смягчить упрек, вооружилась материнским терпением и со вздохом приступила к теме, которая, как ей заранее было известно, не имела ни конца ни краю: да, я знаю, знаю, от Дональда… от Дона довольно долго нет вестей (довольно долго? Ну ладно, пускай целую вечность!), но по ее материнскому мнению это может быть и добрым знаком — последний раз он писал, что легко ранен, а ведь и солдаты имеют право на отпуск. Вполне возможно, что вместо письма приедет сам Дональд… что Дон явится сюда собственной персоной!
Миссис Стефорд не любила Гарвея, но она любила свою дочь и потому пыталась относиться к Дональду как можно лучше. Почему этот молодой веселый мужчина не пришелся ей по сердцу? Сама миссис Стефорд некогда получила строгое нравственное воспитание — ее отец был пастор, — и с той поры в ней укоренилась подозрительность ко всему, что хотя бы внешне не укладывается в рамки благопристойного, до щепетильности серьезного отношения к жизни. Так же пыталась она воспитывать и свою дочь, и потому была глубоко убеждена, что и ее будущий зять должен быть из того же теста.
А Бетси влюбилась в веселого официанта!
Миссис Стефорд не могла этого понять, но поскольку когда-то ее учили смирению и христианской терпимости, она отказалась от какого бы то ни было вмешательства и решила положиться на время. И время действительно пошло ей навстречу, ибо началась война, которая убрала Гарвея с Бетсиного горизонта.
Однако у войны свои законы, распространяющиеся и на тех, кто живет в тылу, и, следуя одному из них — «ведь они воюют за нас!», — миссис Стефорд не мешала дочери выражать свои чувства, и та еще жарче пылала любовью к далекому герою.
В ту пору миссис Стефорд установила для себя принцип: поживем — увидим… Храни господь, ничего дурного она Гарвею не желала, но во время войны что угодно может случиться, и от этого никуда не денешься, зачем же опережать события, которые еще бог весть во что выльются.
Следовательно, не к чему понапрасну ломать голову над пройденными этапами человеческой судьбы, пока не известен конечный результат.
Пускай Бетси тешит себя надеждой на возвращение Дональда Гарвея, а если он и вправду явится, миссис Стефорд примет его радушно и гостеприимно.
Гарвей уже не плавал, теперь он лишь боролся с волнами, пытаясь удержаться на воде. И не только с волнами, отчаянно боролся он и с болью в груди, с безнадежностью, которая в этой покинутости среди бесконечных вод ощущалась им почти физически и заставляла задыхаться; он даже не знал, несет ли его в нужном направлении или он кружится на одном месте, потому что волны большей частью заслоняли все вокруг и он не мог оглядеться, как недавно на палубе. Теперь уже Гарвей боролся за свою жизнь с целым морем.
Воля еще по-прежнему диктовала ему: ты должен, должен, должен, — воля, руководившая его движениями и заглушавшая боль, которая пронизывала теперь всю грудь.
Минутами Гарвей пытался отдаться на произвол морской стихии, отдохнуть, но слишком отягощала мокрая форменная одежда из плотной материи и еще больше — солдатские ботинки. А снять их с ног было невозможно; как только Гарвей пытался, согнувшись, дотянуться до них, он сразу уходил под воду, а колющая боль в груди удваивалась.
Тогда Гарвей начал сознавать, что его одолевает усталость, непреодолимая усталость, которая заранее сулит сладкое облегчение, если прекратишь это обессиливающее, ежесекундно причиняющее боль сопротивление и просто сдашься…
Поначалу Гарвей с ужасом отверг такой опасно заманчивый выход. Начинал быстрее махать руками. Но тогда стала резче отдаваться боль.
Позднее ужас постепенно отступил перед холодным сопоставлением ценностей: с одной стороны — стремление к жизни и сама жизнь, за которую приходится платить дикой болью и борьбой с призраком безнадежности, с другой — облегчение и отсутствие боли, покой, мир, ничего не знать, не чувствовать, ничем не мучиться… отдохнуть… отдохнуть… спать…
Нет, нет, еще нет!
Еще взмах, и еще рывок, развести и вновь свести руки, еще взмах, еще рывок…
Ах, какая боль, какая невыносимая боль
Что, если разорвется сердце?
Я должен… должен дать ему отдых. На мгновение, хоть на самое крошечное мгновение…
Знаю, теперь надо плотно сомкнуть губы и не дышать… вода, всюду вода…
…Я только немножко отдохну…
Нет воздуха. Воздух!
Я должен вздохнуть, должен выбраться наверх… взмах… один… хотя бы один взмах…
Я все еще под водой, но мне же необходимо вздохнуть… необходимо… сейчас же…
Человек открывает рот и полной грудью вдыхает воду.
Все письма и открытки Дональда Бетси носила в завязанном узелком розовом шелковом платочке, висящем на запястье левой руки, ибо левая рука ближе к сердцу.
Это позволяло ей думать, будто Дон всегда рядом. Можно было с ним разговаривать, потому что память воскрешала звук его голоса, когда она читала написанные им слова.
Теперь в ее узелке — первым сверху — лежала открытка с сообщением о том, что Дон уже направляется в Кале, а разрешение на четыре недели отпуска по ранению у него в кармане!
Несмотря на огромную радость, Бетси всего этого немножко побаивалась. Во-первых, мама: при всей ее лояльности, Бетси весьма точно чувствовала ее отношение к Гарвею. Во-вторых: не будет ли Бетси обязана во всем подчиниться Дону? Во всем, что он от нее потребует? Раз он перед этим рисковал жизнью и в самом деле был ранен…
Впрочем, когда Дон появится перед ней, зримый, ощутимый, все решится само собой. И хорошо! Наверняка хорошо!
Вода быстро проникла через трахеи Дональда в бронхи, выталкивая воздух назад, в легкие. Расширяющиеся легкие стали растягивать недавно зажившую рану, и она тут же начала открываться. Одновременно вода через прорванные барабанные перепонки устремилась в голову. Еще одна-две попытки сделать короткий вздох — но только больше воды в легких, теперь она просачивается и в легочные
