того «она его за муки полюбила», не переставая дивиться и печалиться, а «он ее за состраданье к ним». Брат Сюзанны, не менее отзывчивый сердцем, однако неизменно старавшийся теперешними отрадами вытеснить былые горести — или же попросту над ними позабавиться, — то и дело заливался смехом, тем самым не позволяя своим спутникам надолго предаваться сантиментам.
«Ты не турок и не албанец, — говорил Коридон, — и не чужеземец; твои похождения превратили тебя в пустое место: ты ни плох, ни хорош — ни рыба, ни мясо — ты чистая доска, на которой можно начертать любое имя — нанести и стереть. Вот так бы со мной!»
Али не знал, прав ли его веселый сотоварищ, но на обратном пути к дому в душе у него затеплилась странная новая надежда. И думал он: «Если сам я — ничто, поскольку право рождения у меня отняли, тогда пусть я буду кем угодно. Выберу себя сам — и переменюсь по собственному усмотрению, когда сочту нужным».
Давать он мог любые обеты — ибо Юность смотрит незамутненным взором — хотя прозревает главным образом, какой могла бы стать. Однако же свет настойчиво усматривал в Али только одно — не дозволяя, впрочем, ни единого наглядного тому подтверждения ни в одежде, ни в манере держаться и оставляя за Али одно только Имя — имя Турка.
Ученики вскоре вернулись в школу, вместе со своими попутчиками — черными дроздами. Лорд Коридон вне дома отдыхал душой, однако Али бросал взгляды назад, словно изгнанник из Эдема, о котором прежде и не подозревал, — Эдема, где осталась Ева, с которой он разлучился. Но что же, разве не думал он о далекой Иман — не вспоминал, охваченный новыми пылкими чувствами, об этом ребенке? Ничуть — а если и вспоминал, то лишь поражаясь тому, что не вспоминает: ему еще неведомо было, что самому верному сердцу не по силам вместить два прекрасных образа (тем более, если один вдалеке, а другой поблизости). К тому же его постоянным спутником был Брат Сюзанны, Коридон, — и Али казалось, будто Личность его двоится: столь явно проступала Сюзанна в своем Брате, что юноша словно бы видел ее перед собой, слышал в его голосе ее голос, а в рукопожатии ощущал ее касание.
Ида вновь увлекла своих питомцев привычными занятиями и развлечениями, стычками и раздорами. В конце семестра Али постарался избежать посещения своего дома — где, находился там Отец или нет, единственной его заступницей была слабая громада, официально именуемая Матерью, — и вместо того вновь ступить на холмы ставшего отрадным для него графства друзей. В разгар приготовлений к визиту, когда Али слушал лорда Коридона, перечислявшего будущие забавы и празднества (близилось Рождество — а значит, невзирая на стесненные денежные обстоятельства, вполне возможными представлялись жареный Гусь и пудинг, а также катание на коньках и полено, сжигаемое в камине в сочельник), к Али явился Наставник и, отозвав его к себе в кабинет, наедине сообщил ему новость (и, надо отдать ему должное, сделал это с участливой предупредительностью) о том, что его матушка, после долгих лет болезни, покинула нашу юдоль слез и переселилась в лучший мир. Али не нашел слов в ответ, а наставник, озадаченный странным бессердечием, изобличавшим, как ему представилось, подлинную натуру и характер Али, ни словом, впрочем, об этом не обмолвился, но предложил только всячески способствовать скорейшему, согласно полученным от лорда Сэйна инструкциям, отъезду юноши в Шотландию — в Аббатство, где Али, заверил он, «пораженный скорбью, обретет любовь и утешение»; и юноша, все еще не в силах говорить, отправился в путь.
Когда присланная лордом Сэйном карета приблизилась наконец к Аббатству, встретил наследника не отец, а Старина Джок, со слезами на глазах поведавший Али о последних днях леди Сэйн— как она молилась за пасынка — какие страхи на пороге Смерти ее терзали — и какие одолевали страдания: Старина Джок по складу своему не считал полезным или нужным скрывать эти тяжкие подробности. В самом деле, природа стирает различия между Лэрдом и его Вассалом — и шотландцы не замалчивают общий удел смертных, тогда как на Юге телесные невзгоды джентльмена и сама бренная его сущность (даже фурункулы или простуды, коли на то пошло) возводятся в особый, высший ранг: их не подобает поминать наравне с хворями слуги или трубочиста.
Оставив Старину Джока у очага, Али бросился к отцу: тот был одет в дорожное Платье и явно не имел времени отвечать на расспросы сына о женщине, проведшей долгие годы затворничества на верхнем этаже Аббатства, единственным властителем которого он теперь стал. «Могу ли я, — спросил Али, — посетить место ее погребения? Не думаю, что прошу слишком многого. Она, в конце концов, была моей Матерью».
Лорд Сэйн на минуту вгляделся в сына, словно желая установить, не делают ли из него посмешище. «У меня неотложное дело вдалеке от дома, — помедлив, ответил он, — и задерживаться мне некогда. Но, если ты настаиваешь, я пройдусь с тобой до склепа, где она упокоена со всем удобством, бок о бок со своими предками. Однако поспешим: усопшие не противятся краткости Похорон — впрочем, как я полагаю, и ничему другому они не прекословят. Ха!
Лорд Сэйн велел оседлать лошадей — и вскоре мчался впереди во весь опор по невспаханным полям, перемахивая через живые изгороди, словно желал вышибить Али из седла или же вышибить из юноши дух — не произошло ни того ни другого, — пока наконец они не достигли старинной церквушки — столь крохотной и древней, что с первого взгляда она казалась случайным нагромождением камней, хотя на деле была творением набожных рук, построивших ее в давно минувшие времена — с алтарем, сводчатым окном и лестницей, ведущей в склеп. Церковный сторож их не встретил; Отец и Сын вдвоем сошли в темноту, где острое зрение — одна из немногих черт, унаследованных Али, — позволило им различить изваяния прародителей леди Сэйн и новый гроб, втиснутый между прочими. Простояли они там и вправду недолго — не молились и не говорили, — хотя Али чувствовал, как в горле поднимается комок, а к глазам подступают нежданные слезы: ему вспоминались доброта покойной и ее долгое заточение в разлуке со всем, что она любила, — и вот теперь ее тусклая Свеча погасла навсегда. Неужели жизнь — только это, и ничего больше? Ждет ли нас за смертным порогом новое начало — там, где только свет, движение, сила, любовь? Она в этом не сомневалась; Али желал, чтобы для нее это сбылось.
Когда оба вновь оказались на морозном солнце, лорд Сэйн устремил взгляд на простершиеся вокруг поля, завел руки за спину и стиснул в перчатках набалдашник кнута, подрагивавшего, будто хвост (которого лорд был лишен). «Не воображай, кстати, — заговорил лорд Сэйн, — что кончина этой леди принесет тебе существенную выгоду. Ты и в самом деле законный наследник ее земель, хоть и неухоженных, но избавиться от них у тебя не больше власти, чем у меня. Сохраняя их для будущих поколений, барышей ты не наживешь, а скорее растратишь последнее».
«Мне это понятно, — отвечал Али, — и обсуждать условия я не собираюсь».
«Буду с тобой откровенен, — продолжал его Родитель, — как был во всем остальном. Когда я лягу в этом или ином склепе (хотя подобного исхода и стараюсь всячески избегать), унаследованный титул не принесет тебе собственности— вся она растрачена. У тебя за душой нет ни шиллинга, а ренты и прочих денежных сумм, что причитаются тебе с материнского поместья, окажется недостаточно для покрытия даже нынешних долгов, которые начнут поступать, как только ты достигнешь совершеннолетия. Ты заложил свое будущее ради оплаты насущных нужд, поступив необдуманно, и теперь стоишь перед лицом быстрого разорения. Не вижу для тебя другого выхода, как только препоясать чресла, отправиться в людные светские края и найти там золотую Куколку, женитьба на которой разом восстановит наше семейное благополучие».
«Не понимаю, о чем вы», — пробормотал Али.
«Очень просто: девушка на выданье с двумя или тремя тысячами годового дохода, — пояснил лорд Сэйн. — Не обманываю себя насчет успеха твоей охоты на этом поле: несомненно, что даже наименее подходящие особи этого золотоносного племени предпочтут видеть мужем англичанина или, по крайней мере, представителя народа, им ближе знакомого. Однако охотник смышленый и находчивый найдет чем поживиться. По возвращении я предложу тебе Список, и ты сможешь присмотреться, с какой мишени начать».
С этими словами его светлость взялся за уздечку, с камня у церковной двери вскочил в седло — и ускакал, не попрощавшись с сыном и не дожидаясь, что тот за ним последует; Али не слишком был задет подобным прощанием — на большее он и не рассчитывал.
В этот раз Али ничего не возразил отцу, но отправляться в погоню за фортуной ни малейшего намерения не имел. Если он и решился бы помыслить о женитьбе — которая в его представлении была
