тех краев поручиться нельзя ни за что) вытравить невозможно. Для горцев это было делом вполне обычным: рисунок на коже, а то и два, имелся почти у всякого — однако у Али он ничем не походил на другие, и всяк его видевший это понимал.
Избавленный от жестокой печатницы, Али устремился к своей маленькой возлюбленной: они гуляли рука об руку, и, возможно, только в ее обществе он позволил себе пролить слезы боли — или же сумел сохранить прежнюю отвагу. Наверняка Иман его утешала — и удивленно рассматривала свежую мету, прикасаясь к ней с его разрешения; но какой бы глубокой, мучительно и навсегда въевшейся в плоть ни была эта печать, еще мучительней и глубже была другая — там, куда не способен проникнуть ничей взор: Али знал об этом, однако не мог сказать!
В последнее десятилетие прошлого века у российской императрицы, пресловутой Екатерины, и у ее советников возник замысел (схожие с ним и по сей день упорно вынашивают ее коронованные наследники): овладеть Константинополем и уничтожить Порту; для осуществления плана царица вступила в сговор с сулиотами и жителями горных областей Иллирии и Албании, обещая им свободу и самоуправление после того, как будут разгромлены их угнетатели — турки. Откликнувшись на этот призыв, горцы — и без того привычные к мятежам — подняли восстание, на сей раз еще более ожесточенное и охватившее большее число сторонников. Спустя недолгое время Екатерина Великая, — которая, при всем Монаршем Величии, оставалась, тем не менее, женщиной, — переменила свои намерения, военная кампания против султана была отменена — и по заключении мирного договора стороны обменялись многочисленными знаками, свидетельствовавшими о прочном мире и дружеском согласии. Следственно, восставшие горцы оказались брошены российскими союзниками на произвол судьбы, и султан отомстил им попросту тем, что отозвал с этих земель своих правителей и военачальников, развязав руки предводителям разбойничьих шаек, которые не испытывали теперь ни малейшего стеснения при обычных своих занятиях — состоявших в грабеже, убийствах, захвате в рабство, вымогательстве дани и постоянном соперничестве, где побеждал сильнейший. Такова была хитроумная кара: султан лишь наблюдал за междоусобной борьбой противников, громоздивших на поле битвы груды черепов, — победителю же Великий и Всемилостивый даровал титул паши.
Тигр, пожравший всех других тигров, носил то же имя, что и наш юный герой: он сделался властителем огромных просторов, обосновавшись в Янине; его пашалык по величине превосходил все учрежденные раньше, и армия была столь многочисленной, что сам константинопольский султан охотно именовал его своим вассалом, не решаясь призывать к более основательному исполнению долга. Слава о нем широко распространилась: в Официальной Печати и в иностранных газетах его порой именовали
Этот паша снаряжал свои армии, готовясь напасть на земли, где обитал клан нашего Али: суровое племя отказалось подчиниться и ему, и его сюзерену — властителю Порты. Послам перерезали глотки — обычный ответ в том случае, когда требование отвергалось, — и это вывело пашу из терпения. У него был внук — пленительный юный паша, увешанный драгоценностями и накрашенный, будто хозяйка мейфэрского салона: владыки Востока любят таким образом украшать своих обожаемых отпрысков, и это не портит их характер; внук паши, во всяком случае, испорчен не был, поскольку он столь же неистово, как и батюшка, жаждал покорять земли, сносить головы и поджаривать врагов, насадив на кол. Войско было собрано, и сотни бойцов в тюрбанах толпились внутри и за пределами обширного двора дворца паши в Тепелене, где слышался звон литавр и с Минарета разносились завывания: тогда-то и явился некий бей — гость из северных стран, завоеванных пашой ранее: он пришел просить о милости — и намеревался что-то рассказать; после того, как в верхнем зале были востребованы и зажжены трубки, рассыпаны пространные любезности и выпит кофе, он поведал свою историю.
Двенадцатью годами ранее, рассказал бей, он проезжал по тем краям, которые (как всем было известно) паша намеревался теперь покорить и присоединить к своему пашалыку. Цель предпринятого беем путешествия состояла в том, чтобы найти, если случится, и подстрелить любого мужского отпрыска семейства, с которым его собственное смертельно враждовало:
(Ввиду нескончаемых междоусобиц, когда за кровь должны платить кровью, албанцы, как и в прочих отношениях, почитаются нами «не признающими закона», однако по сути, подобно грекам у Эсхила, они подчинены суровейшему из Законов, не допускающему апелляции. Убийство внушает им не меньший ужас, чем другим народам, и душегуба — когда он изобличен — настигает быстрая и жестокая кара, но высший закон Чести не признает исключений, и отступника ждет всеобщий и несмываемый позор. Наши законы — когда мы соглашаемся им следовать — ложатся на нас куда менее тяжким бременем.)
Свершив возмездие и восстановив тем самым свою Честь, бей, по его словам, бежал в горы от преследования со стороны родичей убитого, полных решимости продолжить охоту и ответным ходом устранить фигуру противника с доски. Лошадь бея споткнулась и охромела, и ему пришлось тащиться пешком — в полубреду, терзаясь голодом и жаждой. Он укрылся от настигавших его врагов в Пещере, не в силах двинуться дальше, — топот копыт слышался все ближе, голоса выкликали его имя, — так что он изготовился к недолгой обороне и почти неминуемой гибели. Но тут до него донесся другой шум: какие-то всадники скакали с другой стороны — и вскоре появились перед ним, преградив дорогу его преследователям. Конный отряд возглавлял англичанин, хотя сыны Британии столь редко в те времена встречались в укреплениях албанцев, что испуганный бей не сразу его признал: расшитый золотом красный мундир, сапоги и белые перчатки, хотя запачканные и продранные, были чужеземными; сопровождала же англичанина смешанная группа, состоявшая из сулиотов-наемников, нескольких солдат в алом наряде (правда, не столь великолепном, как у их предводителя) и турок-сипахи. Что побудило их встать на защиту загнанного одиночки, и сам бей толком не знал, но объединенные силы оружных сулиотов и британских солдат взяли верх, заставив преследователей обратиться в бегство. Исполненный благодарности бей, склонившись перед англичанином в глубоком поклоне, почувствовал, что его подняли с колен и рассматривают Взглядом ни теплым, ни холодным — ни ободряя, ни внушая тревогу — взглядом бесстрастным, словно у зверя или каменного изваяния; и сердце у бея сжалось. Тем не менее он дал знать своему спасителю, что тому теперь принадлежит все, чем бей обладает: его Жизнь и его Имущество отныне в распоряжении англичанина, и единственное его желание — принести клятву вечного Братства, на каковое предложение англичанин отозвался видимым согласием. Итак, в тот вечер воспрянувший к жизни бей и знатный англичанин сделались Братьями, в знак чего — согласно с известным обычаем, кольнув иглой указательные пальцы (бей с радостью убедился, что кровь англичанина такая же красная, как и у него, и он, следовательно, тоже человек, а не
«А теперь скажи, — спросил бей своего нового родственника (ибо совершенный ритуал связал их узами, столь же тесными, как у единокровных братьев), — скажи, если возможно, что привело тебя в нашу страну и куда ты направляешься». — «Нет, не скажу, — ответил англичанин (слова его переводил турок, который один свободно владел обоими языками), — поскольку знать о причинах, которые привели меня сюда, чести тебе не прибавит. А куда я направляюсь — неизвестно мне самому, поскольку не знаю, где нахожусь», — «На этот счет, — отозвался бей, — я могу тебя просветить; и отныне мой дом, расположенный в двух днях пути отсюда, принадлежит тебе; отправляйся туда, вручи моему дворецкому вот это кольцо — и получишь все, что потребуется. Что до меня, то я должен скрываться, ибо недруги будут поджидать меня там в засаде; но когда они обманутся в ожиданиях и уйдут, мы с тобою встретимся вновь». — «Согласен», —
