среди ящиков с инструментами и замасленных тряпок, а Споффорд вел машину, небрежно положив одну руку на руль, а вторую высунул в окно. Гравийная дорога, запахи старого грузовика, обдувавший лицо ночной воздух заставили Пирса вспомнить Кентукки, когда они летними субботними вечерами ухаживали за девчонками, — то состояние свободы и ожидания: эта дорога словно стала продолжением той, по которой он шел когда-то и свернул много лет назад — и вот вдруг вновь вывернул на нее на этом перекрестке, кто бы мог подумать, что она вела именно сюда, кто бы мог подумать.
Они свернули на разбитую дорогу и, прыгая по ухабам, довольно скоро подъехали к закрытому придорожному ларьку. В свете фар Пирс разглядел, что здесь когда-то продавались летние закуски — следовал длинный перечень.
Они припарковались там среди других машин, стареньких, как у Споффорда, и поновее, оснащенных всякими приспособлениями, там стоял один маленький ярко-красный автомобиль с откидным верхом и один огромный фургон. Споффорд снял с сиденья грузовика коричневое одеяло с индейским узором, свернул его и сунул под мышку, подцепил указательным пальцем стоявшую сзади огромную бутыль красного вина, повесил ее на плечо и повел Пирса по тропинке, которая вела за павильон и спускалась среди сосен к треугольному черному с золотыми блестками водоему. По тропинке шли другие люди, темные в тени или белые от света луны, они несли закрытые крышками корзины и вели с собой детей.
— Это ты, Споффорд? — спросила крупная женщина с сигаретой во рту, в платье, похожем на шатер.
— Привет, Вэл.
— Ночка что надо, — сказала Вэл.
— В самый раз.
— Луна в Скорпионе.
— Да ты что?!
— Смотри, будь поосторожней, — хохотнула Вэл, и под приветственные возгласы и собачий лай они вышли на расчищенный от леса участок, заполненный людьми и освещенный кострами.
Споффорд был хозяином вечеринки только в том смысле, что участок берега, где она проходила, принадлежал ему: маленький выгон, которым летом пользовались его родители, торговый павильон, несколько садовых столиков и россыпь каменных очагов, наподобие колец друидов, деревянные мостки и пара уборных — для мальчиков и для девочек Споффорд принес с собой бутыль вина, но вел себя не как хозяин, ну, может, чуточку напоминал знатного синьора, когда, отвечая на приветствия и обмениваясь с народом короткими фразами, вел Пирса через толпу. Столы ломились от всевозможных фруктов, мяса, бутылок, сыров, мисок со всякой всячиной, припасов на целый полк, здесь каждый был хозяином и угощал всех. В некоторых дольменах горел огонь, и ночной воздух был пропитан запахом древесного дыма, из-за сосен слышались приглушенные звуки свирели.
Сунув руки в карманы, раскланиваясь направо и налево по примеру Споффорда, Пирс спустился вслед за ним к кромке воды. Луна, висевшая над внушительных размеров деревьями на дальнем берегу, казалась дырой, прорезанной в обсидиановом небе, чтобы впустить прохладный свет далеких небес. Пока они стояли, из-под воды вдруг показалась человеческая фигура, потом их стало две, потом три, и было такое ощущение, словно все это время они спали на дне реки, а теперь проснулись; обнаженные, смеющиеся на ходу, они забрались по лестнице на мостки и стояли теперь в лунном свете, обсыхая, — три женщины: темная, светлая и кремово-розовая, три фации.
— Ба, да она здесь, — спокойно сказал Споффорд и отвернулся.
— Да? — переспросил Пирс, но отворачиваться не стал. Темная, сдавив волосы руками, выжимала воду, блондинка, держась одной рукой за ее плечо, стояла на одной ноге, обтирая ступни. Третья указала на Пирса; все три взглянули на него и, кажется, рассмеялись; голоса донеслись до него над водой, но слов он не расслышал. Пирс, не вынимая рук из карманов, стоял и улыбался. В этот момент за его спиной раздался тяжелый мягкий топот: мимо промчался обнаженный мужчина с развевающимися длинными волосами и бросился в воду, молитвенно сложив вытянутые руки перед собой, будто решил утопиться, и не просто так, а принеся себя в жертву этим трем наядам, — оказывается, смеялись над ним.
Следом примчался белокурый ребенок, с криком забежал в воду по колено и удивленно остановился; мимо него пролетел ребенок постарше и тоже нырнул. Массивная женщина, должно быть их мать, снимая халат и покачивая на бегу огромными грудями, окунулась вслед за ними, сбив покрытую золотыми блестками воду в серебристую пену.
Пирс отвернулся, ощущение полноты бытия где-то между ключицами не покидало его, и улыбка тоже словно приклеилась к лицу. Адамиты. [54] Их же тыщу лет назад отлучили от церкви — откуда они здесь взялись?
— Такого в городе ни за какие за деньги не купишь, — сказал он Споффорду, который как раз наливал ему красного вина — в лунном свете оно казалось черным. — Не купишь Такого удовольствия.
— Это точно, — ответил Споффорд — Такое не продается.
Он протянул Пирсу толстенный хрусткий косяк, от которого поднимался тягучий дымок.
— Хочешь чего-нибудь поесть?
Жареная кукуруза и помидоры нового урожая, сладкие, как яблоки, рыхлый домашний хлеб, поджаристые копченые сосиски и салаты девяти видов — его картонная тарелка промокла и согнулась от тяжести.
— Как вы думаете, что это такое? — спросил он у женщины, накладывавшей себе на тарелку нечто тортообразное.
— Понятия не имею, — ответила та. — Что-то светлое и на вид съедобное.
Он примостился со своей тарелкой на удобном валуне, отсюда открывался хороший вид на все происходящее; рядом оказался человек, игравший на свирели, мелодия неуверенно лилась по-над поляной из пригоршни скрепленных вместе тростниковых стеблей, да и сам исполнитель напоминал этакого укрощенного Пана: с юношеской бородкой, губы вытянуты в струнку, нижняя подобрана. Возле него сидел сонный мальчик, положив музыканту голову на колени.
— Сиринга.
— Не понял?
— Инструмент, — объяснил Пирс. — Он называется сиринга. Была такая девушка, нимфа, которую полюбил бог Пан. И погнался за ней. Она была невинной, попыталась убежать от него, и в тот момент, когда он почти догнал ее, какой-то другой бог или богиня сжалились над ней и превратили ее в пучок тростника. В самый последний момент.
— Жуть во мраке.
— Ага. А Пан сделал себе из этих тростинок свирель. Сиринга. Кстати, и слово «спринцовка» — отсюда же. И «шприц». Полый тростник. И он играет на ней по сей день.
— А кто заказывает музыку? — спросил музыкант. Он попробовал взять ноту. — На такой много не сыграешь.
— Играйте Музыку Сфер, — сказал Пирс. — Наверняка получится.
— Только подучиться. — Изгиб рта и негромкий осипший голос — казалось, он готов рассмеяться, как будто они с Пирсом только что разыграли на двоих какую-то шутку, которую никто, кроме них, не понял. — Я пытался сыграть «Трех слепых мышат».
Пирс рассмеялся, подумав об октавах и огдоадах, о Пифагоре и о лире Орфея. Ему хотелось поговорить. Это марихуана; в последнее время он редко курил; он давно обнаружил, что какая бы ясность ни устанавливалась при этом внутри него, от косяка он становился въедливым и падким на парадоксы — и тут уж ясности конец. Мужчина со свирелью смотрел на него так, словно пытался вычислить или вспомнить, кто он такой, продолжая приятно улыбаться: с видом соучастника.
— Я нездешний, — сказал Пирс. — Меня зовут Пирс Моффет. Я пришел со Споффордом.
— Меня зовут Бо, — Он не подал руки, но улыбнулся чуть шире.
— Я тут случайно, — сказал Пирс.
— Ах вот как? — Что-то в объяснениях Пирса веселило музыканта все больше и больше.
— Я направлялся совсем в другую сторону. Потерпел автобусокрушение. Такие дела.
— Значит, такая судьба. И вынесло на тихий бережок.
— Точно.
