вызывать. Я узнаю его в разных обличьях, потому что лицо у него неизменно доброе».
Доктор Ди молчал.
«Эта линия направляла нас, — сказал мистер Толбот. — Как будто желоб, вдоль по которому катнули камень, или загонный коридор, в который попал олень. Эта прямая линия. И мы так быстро летели вдоль нее, что эта длинная коричневая ряса на нем полоскалась на ветру, как знамя. А потом мне показалось, что я учуял запах моря».
Зеленые прибрежные вересковые пустоши плыли под ним, изменчивые, залитые полуденным светом солнца (неужели и впрямь это был сон? неужели и впрямь? он дотронулся до спрятанного в складках одежды глиняного флакона), а затем, при более близком рассмотрении, когда они оба стали падать вниз, к земле — он почувствовал, как сердце у него остановилось и подкатило к горлу, — невысокий голый холм, а на нем башня, аббатство и полуразрушенная церковь. Тот, за кого он цеплялся, вытянул волосатую руку, и, как только он принялся указывать то в одну, то в другую сторону, на юг, на восток, на запад, стали видны, поднявшись прямо из земли, фигуры. Эти фигуры лежали на поверхности земли, и сами были — земля, складываясь из холмов, и лощин, и изгибов протоптанных за века и века дорог, из очертаний древних стен, ручьев и рек: круг великих существ, человек, зверь вещь, и вместо волос у них были леса, а сверкающие на солнце выступы скальных пород служили им глазами и зубами; круг замкнулся, фигуры соприкоснулись между собой, и каждая глядела на запад. Пройдет какой-то миг — и фигура исчезнет, опять превратившись в поля и фермы, а в следующий миг все они снова тут как тут: агнец, лев, сноп пшеницы.
«Да-да, — сказал доктор Ди. — Агнец. Лев. Сноп пшеницы. А другие?»
«Не знаю. Рыбы. Король. Я не рассмотрел».
По медленной и плавной спирали, как охотящийся ястреб, тот, кто нес его, спустился к аббатству и к церкви. Один за другим огромные фигуры канули обратно в землю, как будто в глубокий сон, и больше различить их было невозможно.
«А потом он показал мне. В старом аббатстве. Место, где нужно копать».
«И ты стал копать?»
Мистер Толбот потер лоб, как будто для того, чтобы освежить память.
«Нет, кажется, нет. Он… я потерял сознание. Я ни чего не помню. Он унес меня оттуда, и очнулся я дома, как будто никуда не улетал».
«Или проснулся, потому что никуда и не улетал», — сказал доктор Ди.
Мистер Толбот оглянулся на Артура, нагнулся к самому уху доктора Ди и настойчивым тоном проговорил:
«Если это и был сон, то сон вещий. Потому что чуть позже я проделал тот же самый путь пешком. И там была церковь, точно такая же, какую я видел в тот раз. И место, где нужно было копать, меж двух пирамид. И все было — то же самое, до мельчайших деталей, если не считать каменотесов, которые там работали. Я дождался темноты. И стал копать, когда взошла луна. И нашел камеру, а в ней книгу».
Доктор Ди промолчал и даже не посмотрел на мистера Толбота. Он внимательно изучал свои сложенные на коленях руки. Потом встал и погасил свечу.
«Завтра будем знать больше, — сказал он. — В аббатстве мы будем еще до полудня».
В самый глухой час ночи мистер Толбот проснулся, забыв, где он находится, представив себе, что он все еще идет по берегу Темзы с книгой под мышкой — ночь ветреная, и у него такое чувство, будто за ним гонятся, — и видит темную лодку, которая несется к нему, едва касаясь поверхности реки, и в ней лодочник. Он лежал с открытыми глазами и вспоминал. Совсем рядом было лицо Артура, глаза у него были полуоткрыты под длинными ресницами, но дух его скитался где-то далеко, мистер Толбот понял это по звуку дыхания, такого ровного, как будто оно принадлежало вовсе и не этому мальчику. С другой стороны от него лежал, завернувшись в накидку из козьей шкуры, доктор Ди и зычно храпел.
Сквозь узкое и низкое, похожее на рупор, окошко забрезжил свет. С крыши капало. Мистер Толбот стал думать об Уэльсе, где давным-давно, еще мальчишкой, он сбежал из дому. Он вспомнил, как прятался в горах и жил совсем один долго-долго, много месяцев подряд, как построил себе лачугу из веток и козьих шкур, совсем как люди в древние времена, и сидел в ней, и слушал, как с листьев капает дождевая вода. После долгих раздумий он вырыл в земле шахту; вылепил из глины сосуд и обжег его на огне из дров и каменного угля. Он знал, что делать дальше.
Потом он проснулся еще раз и лежал без сна до самого рассвета, чувствуя себя прозрачным и чистым, насквозь, как никогда еще себя не чувствовал, как если бы сердце У него перерождалось в золото. Разве он когда-нибудь — на самом деле — бывал в Уэльсе? Он думал о том, что видел там и делал, о том, как дождь хлестал по каменным лицам гор, о шахте, об огне. Он чувствовал, как внутри него открылись два чистых озера, темное и светлое, и он мог черпать из обоих: и то, и это; одно, но и другое; и не было ничего такого, что нельзя было бы сделать из полученной смеси.
После Секуляризации времен короля Гарри [108] аббатство Гластонбери вместе со всеми прилегающими постройками, с принадлежавшими ему лесами, ручьями и полями оказалось в собственности самых разных лордов и джентльменов, и они продавали все это друг другу и перепродавали. Все, что только можно было увезти из церкви и других зданий ценного, увезли не задумываясь, свинцовые кровли и желоба, церковную утварь, стекла; книги и рукописи либо попросту выбросили во двор и сожгли, либо же вывезли — телегами — и продали книготорговцам и производителям бумаги. Теперь в лишенных крыши боковых приделах храма росли одуванчик и щавель, в каменных нишах угнездились фиалки; стены часовни и скриптория были покрыты сажей от костров, которые жгли здесь бездомные бродяги. Огромный собор служил своим нынешним владельцам чем-то вроде каменоломни; каждый, кто платил лендлорду, мог вывозить отсюда хороший обработанный камень, а некоторые глыбы были даже и с резным орнаментом.
«Они не ведают, что творят, те люди, которые продают эти стены на камень, — сказал доктор Ди, когда маленькая кавалькада въехала на территорию аббатства. — Они не ведают, что творят».
Он вытянул руку, чтобы коснуться сброшенного наземь каменного орла с зажатой в когтях каменной книгой; вкруг камня буйно разросся бурьян.
«Здесь стояла самая древняя церковь на всем этом острове, — сказал он. Именно сюда пришел Иосиф Аримафейский и принес с собой священную Чашу, которую с тех пор никто не видел.
Здесь погребен святой Патрик, хотя никто не помнит, где точно расположена его могила, и многие еще тела прославленных людей покоятся здесь же. Дунстан Кентерберийский, местонахождение могилы которого было известно одним только здешним монахам, а теперь, когда монахов отсюда изгнали, неизвестно никому. С ним была похоронена его жена; когда склеп вскрыли, там лежал локон золотистых волос, но как только монах до него дотронулся, волосы обратились в прах».
«И Гвиневера», — сказал Артур. Все утро шел мелкий промозглый дождь, и мальчик дрожал как осиновый лист.
«Здесь? — спросил мистера Толбота доктор Ди. — Здесь вы копали?»
Возле Дод-лейн, заброшенной дороги, шедшей через все аббатство, стояли два обелиска.
Мистер Толбот, поплотнее укутавшись в плащ, оглянулся вокруг.
«Не знаю, — сказал он. — Тут как-то все переменилось. Не могу сказать».
«Что ж, посмотрим», — сказал доктор.
Всю вторую половину дня они лазали по заросшим травой памятникам, ширяли палками под упавшими камнями, спускались в заваленные мусором склепы и даже спугнули устроившего себе под камнями логово барсука, а мистер Толбот все это время, прижав к губам палец и неуверенно оглядываясь по сторонам, пытался восстановить в памяти свое давнишнее путешествие или, может быть, заново увидеть тот сон, который привел его сюда; пока наконец, усталые и промокшие насквозь, они не укрылись в часовне Пресвятой Девы под уцелевшим куском кровли. Они устроили там бивуак, разожгли на выложенном каменными плитами полу костер и перекусили сыром и хлебом, которые захватили с собой из придорожной гостиницы.
«Мне нужно кое-куда съездить, — сказал им доктор Ди. — Ненадолго. Если я не вернусь до темноты, в самом начале ночи, значит, вернусь утром.
И мы продолжим поиски».
Он встал и взял свой посох и плетеную шляпу; он проверил, высох ли изнутри плащ сына, есть ли подходящее место у костра, чтобы тот мог устроиться на ночь, и не отсырела ли приготовленная для него
