Птица выпил его залпом и пошел к себе в комнату, поцеловав по пути еще четыре мезузы.
Дядя Джулиан вернулся из музея, где занимался своими исследованиями. «Ты видела, какой скворечник соорудил наш Птица? — спросил он и, взяв с кухонного стола банан, принялся чистить его над мусорным ведром. — Впечатляет, не правда ли?»
Но в понедельник дождь не прекратился и Миша не позвонил, поэтому я надела плащ, достала зонтик и отправилась в Нью-Йоркский городской архив, где, как писали в интернете, и хранились записи о рождении и смерти.
«Меремински, — сказала я мужчине в круглых черных очках, который сидел за столом. — М-Е-Р-Е-М- И-Н-С-К-И». — «М-Е-Р», — сказал он, записывая. «Е-М-И-Н-С-К-И», — сказала я. «И-С-К-И», — сказал человек. — «Нет, — сказала я. — М-Е-Р…» — «М-Е-Р…» — сказал он. «Е-М-И-Н», — сказала я, и он сказал: «Е-И-Н». — «Нет! — сказала я. — Е-М-И-Н…» Он тупо уставился на меня. Тогда я сказала: «Может быть, я вам напишу?»
Он посмотрел на имя. Потом спросил, не приходится ли мне Альма М-Е-Р-Е-М-И-Н-С-К-И бабушкой или прабабушкой. «Да», — ответила я, решив, что так дело пойдет быстрее. «Так кем?» — уточнил он. «Пра». Он посмотрел на меня, откусил заусенец, потом куда-то вышел и принес коробку с микрофильмами. Когда я вставляла первую катушку, пленка застряла. Чтобы привлечь внимание человека за столом, я помахала ему рукой и показала на перекрутившуюся пленку. Он вздохнул, подошел ко мне и расправил ее. После третьей катушки я приспособилась делать это сама. Так я прокрутила все пятнадцать. Альмы Меремински в этой коробке не оказалось, и тогда он принес мне другую, а потом еще одну. Я отошла в туалет, а на обратном пути купила в автомате колу и пакетик пирожных «Твинки». Он тоже вышел и вернулся со «Сникерсом». «А вы знаете, как выжить в условиях дикой природы?» — спросила я, чтобы завести разговор. Лицо его слегка дернулось, и он поправил на носу очки. «Что ты имеешь в виду?» — «Ну, например, вы знаете, что большая часть арктических растений съедобна? Конечно, за исключением некоторых видов грибов». Он удивленно поднял брови, и я сказала: «А вы знаете, что, питаясь одним кроличьим мясом, можно умереть от голода? Это документально подтверждено: люди, которые пытались выжить, умирали, съев слишком много крольчатины. Если есть только постное мясо — например, кроличье, — можно заработать, ну… В общем, это вас убьет». Человек выбросил остатки «Сникерса» в корзину.
Потом он пошел и принес четвертую коробку. Через два часа у меня начали болеть глаза, а конца видно не было. «А она не могла умереть после 1948 года?» — спросил человек, которому явно было не по себе. Я ответила, что это вполне возможно. «Так что ж ты сразу не сказала! Тогда ее свидетельства о смерти здесь нет!» — «А где оно?» — «В Нью-Йоркском департаменте здравоохранения, в отделе записи актов гражданского состояния, — сказал он. — Уорт-стрит, дом 125, комната 133. Все смерти после 1948 года идут к ним». «Здорово!» — подумала я.
Когда я вернулась домой, мама, свернувшись калачиком на диване, читала книгу. «Что читаешь?» — спросила я. «Сервантеса». — «Сервантеса?» — «Это самый знаменитый испанский писатель», — сказала мама, переворачивая страницу. Я уставилась на нее. Иногда я гадаю, почему она не вышла замуж за какого-нибудь известного писателя вместо простого инженера, влюбленного в дикую природу. Тогда бы ничего этого не случилось. Сейчас она бы сидела за ужином со своим мужем, известным писателем, обсуждала бы с ним достоинства и недостатки других известных писателей и принимала бы нелегкое решение, кто же из них достоин посмертной Нобелевской премии.
Вечером я набрала Мишин номер, но бросила трубку после первого же гудка.
Дождь все не прекращался. По пути к метро я прошла мимо пустыря, где Птица устроил брезентовый навес над кучей хлама, которая выросла почти до двух метров в высоту. Он укрепил ее, обвязав мешками для мусора и старыми веревками. Из кучи торчал шест, который, возможно, был предназначен для флага.
Стенд для лимонада тоже был на месте, как и плакат с надписью: «Лимонад 50 центов. Пожалуйста, наливайте себе сами (вывихнуто запястье)», но теперь рядом было еще приписано: «Все доходы идут на благотворительность». Но стол был пуст, и Птицы нигде не было видно.
В метро, где-то между станциями «Кэрролл» и «Берген», я решила все-таки позвонить Мише и притвориться, будто ничего не случилось. Выйдя из вагона, я нашла ближайший работающий телефон- автомат и набрала Мишин номер. Когда в трубке послышались гудки, сердце у меня забилось быстрее. Подошла Мишина мама. «Здравствуйте, миссис Шкловски, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал естественно. — А Миша дома?» Я слышала, как она позвала его. Прошло много времени, пока он взял трубку. «Привет», — сказала я. «Привет». — «Как дела?» — «Хорошо». — «Чем занимаешься?» — «Читаю». — «Что читаешь?» — «Комиксы». — «А что ты не спросишь, где я?» — «И где ты?» — «Около Нью-Йоркского департамента здравоохранения». — «Что ты там делаешь?» — «Хочу найти записи об Альме Меремински». — «А, все еще ищешь», — сказал Миша. «Ага», — ответила я. Повисла неловкая пауза. «А я позвонила узнать, не хочешь ли ты сегодня взять в прокате „Топаз“», — наконец сказала я. «Не получится». — «Почему?» — «У меня планы». — «Какие?» — «Я в кино иду». — «С кем?» — «С одной знакомой». В животе у меня все перевернулось. «С какой?» Пожалуйста, пусть только не с… «С Любой, — сказал он. — Ты с ней как-то виделась, помнишь?»
Еще бы я не помнила. Как можно забыть девочку ростом пять футов и девять дюймов, блондинку, которая утверждает, что она потомок Екатерины Великой?
День начинался неудачно.
«М-Е-Р-Е-М-И-Н-С-К-И», — сказала я женщине, сидевшей за столом в комнате 133. Я думала: ну как Мише может нравиться девочка, которая не смогла бы провести «Универсальный тест на съедобность», даже если бы от этого зависела ее жизнь? «М-Е-Р-Е», — повторила женщина. «М-И-Н-С», — сказала я, думая о том, что эта Люба наверняка никогда даже не слышала о фильме «Окно во двор». «М-И-М-С», — сказала женщина. «Нет, — сказала я, — М-И-Н-С». — «М-И-Н-С», — повторила женщина. «К-И», — сказала я. «К-И», — повторила женщина.
Прошел час, а мы так и не нашли никакого свидетельства о смерти Альмы Меремински. Прошло еще полчаса — и снова ничего. Чувство одиночества плавно перетекло в депрессию. Еще через два часа женщина сказала, что она на сто процентов уверена, что никакая Альма Меремински не умирала в Нью- Йорке после 1948 года.
Вечером я взяла в прокате «На север через северо-запад» и посмотрела в одиннадцатый раз. Потом я легла спать.
Когда я открыла глаза, надо мной стоял дядя Джулиан. «Сколько тебе лет?» — спросил он. «Четырнадцать. В следующем месяце будет пятнадцать». — «Пятнадцать в следующем месяце, — пробормотал он, будто решал в уме математическую задачу. — А кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» Он все еще был в промокшем насквозь плаще. Капля воды попала мне в глаз. «Не знаю», — ответила я. «Ну должны же у тебя быть хоть какие-то планы». Я села, не вылезая из спального мешка, протерла глаза и посмотрела на электронные часы. Там есть кнопочка, которую можно нажать, чтобы цифры засветились. А еще там есть компас. «Сейчас три двадцать четыре утра», — сказала я. Птица крепко спал на моей кровати. «Я знаю. Мне просто любопытно. Скажи мне, больше не буду приставать, обещаю. Кем ты хочешь стать?» Человеком, который сможет выжить при температуре ниже нуля, добыть себе пищу, построить ледяную пещеру и развести огонь из ничего, подумала я. «Не знаю. Может, художником», — ответила я, чтобы сделать дяде приятное и чтобы он наконец отпустил меня спать. «Забавно, — улыбнулся он. — Именно это я и надеялся услышать».
Я думала о Мише и Любе, о папе и маме и о том, почему Цви Литвинов уехал в Чили и женился на Розе, а не на Альме, которую любил на самом деле.
Я слышала, как дядя Джулиан кашляет во сне.
А потом я подумала: «Подожди-ка минутку!»
