определить будущее. Мы сражаемся, уверенные в том, что благородные и лучшие снова должны доказывать свое значение в борьбе с ужасными проявлениями материализма. Я вижу, как целый народ в страданиях и потоках крови проходит переплавку, которая позволит нам добиться новых успехов». Оказавшись среди ужасных реалий войны в России и, возможно, разуверившись в окончательной победе Германии, Шевен заглянул чуть глубже. В марте 1942 года он размышлял: «То, что мы видим здесь, возможно, последнее, недосягаемое проявление духа нашего времени». Не сомневался он и в тесной связи этих устремлений с «народным единством». В последнем письме, написанном в день гибели, Шевен задумался: «Все наши надежды возложены на родину — единственную землю, где живет настоящий народ, создавший нас. Очень важно, чтобы… священный огонь не угас. Мы внутренне вооружены».
Многие солдаты имели четкое понимание того, что центром нового творения является родина. «Может ли видение, основанное на твердой вере, воплотиться в новом мире? — размышлял неизвестный солдат в письме к жене в августе 1944 года. — Построение общественного порядка, основанного на национал- социализме, нельзя сдерживать вечно». Это чувство участия в строительстве нового мира пропитывало и другие письма. Себастьян Мендельсон-Бартольди в октябре 1944 года утверждал: «Несмотря на все ужасы, проявления этой войны всего лишь вторичны. Первостепенное значение, конечно же, имеет необходимость нового общественного устройства мира, чтобы преодолеть существующий контраст между приобретенной и унаследованной собственностью, между физическим и умственным трудом, между последователями и лидерами». Мендельсон-Бартольди как нельзя лучше описал этот важнейший элемент гитлеровского видения «народного единства», где статус человека основывался на его талантах и способностях, эту концепцию, немало способствовавшую росту идеализма. «Величие» немецкого солдата, по словам Хайнца Кюхлера, заключалось именно в том, что он «несгибаемо шел на заклание ради нового мирового порядка». По его мнению, это была «новая борьба за лучшее будущее». В ноябре 1944 года Мендельсон-Бартольди утверждал, что он счастлив «быть одним из безымянных членов великого общества, которое принимает любую жертву на алтарь войны, чтобы служить будущему, которого мы не знаем, но в которое все равно верим». Каллусу-Дегенхарду Шмидту будущее казалось очевидным, когда в декабре 1944 года он восклицал: «Для меня цель этой борьбы — развитие нации. Только эта цель позволяет требовать любых жертв… Для меня нация — абсолютный закон… Я верю в ее святое предназначение и цели как в божественное провидение. Она сражается за существование против целого мира… Она пойдет в своей духовной борьбе до конца. Возможно, нам будет позволено принести себя в жертву и помочь. Речь идет как о сокровенной, так и о видимой Германии. Каждый год невзгод и войны был школой, смысл которой очевиден, несмотря на все страдания».
Солдаты нередко воспринимали понятие «народного единства» с поразительной страстью, видя в нем оправдание собственных жертв. «У нас, солдат, тот, кто исключает себя из товарищества, перестает быть одним из нас и подлежит отречению и осуждению на глазах у всей роты. Вам в тылу стоит поступать так же, — советовал рядовой В. П. — Весь народ должен знать таких людей, чтобы понимать, кто их враг». Другой солдат, попав в окружение под Сталинградом, утверждал: «Я не ропщу на судьбу за го, что она привела меня сюда. Эти суровые трудности могут продлиться еще несколько месяцев, но они нужны, чтобы мы могли лучше выполнить свой долг, оказать высшую услугу нашему обществу». Лейтенант Г. Г., также попавший в котел под Сталинградом, заявлял: «Я вдруг ощущаю прилив сил. Во времена бедствий есть лишь одна заповедь. Что такое личность, если на карту поставлена судьба всего народа?» Лейтенант Г. Б. вторил ему: «Эта война вновь толкает нас на величайшее напряжение сил… Но все же мы хотим держаться, потому что знаем: это нужно для будущего нас самих, наших детей и нашего народа. И потому что верим в то, что наш народ еще не обессилел и все еще обладает энергией, которая даст ему право завоевать себе будущее… Если мы продержимся сейчас, у нас есть будущее… Ужасно, что от нас требуются такие великие жертвы, как в Сталинграде, но фюрер знает, зачем они нужны».
Дело «народного единства» заставило Карла Фухса писать жене: «Из верности и чувства долга мы обязаны сражаться за свои принципы и вынести все до конца. Наш фюрер олицетворяет собой нашу единую германскую родину… То, что мы делаем для него, мы делаем и для всех вас; то, чем мы жертвуем в дальних странах, мы жертвуем ради всех вас… Мы верим в будущее нашего народа и нашего отечества… Наш священный долг и наша прекрасная миссия — бороться за это будущее. Оно стоит любых жертв, которые мы можем принести». Некоторым эта вера казалась каждодневной реальностью. Отступая зимой 1943 года, голодный и оторванный от снабжения Ги Сайер тем не менее восхищался «единством вермахта… Ощущение порядка, составлявшее часть национал-социализма, все еще в значительной мере сохраняется в войсках, которые сражаются за него». В конце 1944 года Сайер все еще поражался тому, как ему и его товарищам удавалось «жить только ради дела». «И, несмотря на все трудности и разочарования, которые мне пришлось вынести, я по-прежнему чувствовал себя тесно привязанным к нему», — писал Сайер. Он вспоминал своего любимого гауптмана Везрайдау: «Мы продвигаем идею единства, которая не сулит большого богатства и которую нелегко переварить, но подавляющее большинство немецкого народа принимает и придерживается ее, выковывая и формируя ее, прилагая достойные восхищения совместные усилия… Мы пытаемся… изменить облик мира».
«Мы пытаемся… изменить облик мира»… Многие солдаты и в самом деле видели свою миссию в строительстве нового мира. Гарри Милерт в ноябре 1941 года говорил о «лихорадочном поиске новых форм», а месяцем позже Фридебальд Крузе подчеркивал яростное «стремление и требование нового общества». «Мы держались за последнюю идею — идею нового общества, которая оправдала бы наши страдания», — утверждал Сайер. В другом случае он вспоминал приказ офицера: «Считайте себя пионерами европейской революции». В июне 1942 года, расхваливая другого солдата как «лучшего товарища», Фридрих Группе назвал его «открытым, лишенным высокомерия и очень храбрым, полным сочувствия и понимания своих солдат… Он был верным предвестником новой Германии».
Предвестник новой Германии… В сентябре 1943 года один солдат писал: «Мы должны чувствовать себя вестниками нашей будущей нации. Как солдаты. Здесь нет отдельных судеб». Другой солдат радовался в августе 1941 года: «Никогда еще видение, дух, идея, превосходство мысли не добивались такой победы, как сегодня». Еще один утверждал: «Мы знаем, за что сражается фюрер, и мы не хотим оставаться в тылу, но стремимся постоянно быть верными последователями! И если судьба потребует от нас принести в жертву свою кровь и свое имущество, то мы стиснем зубы и с прежним упорством и вызовом скажем себе: я это сделаю. Да здравствует фюрер и его великий труд!»
Другие солдаты подтверждают это чувство борьбы за новую Германию под властью Гитлера. В апреле 1940 года ефрейтор Э. Н. утверждал: «Пока у нас, фронтовиков, есть Адольф Гитлер, будут верность, храбрость и справедливость для его народа. Я верю, что лучшие дни наступят совсем скоро, потому что настанет день, когда людям будут возвращены свобода, мир и равенство». Для многих такая вера означала безусловную верность Гитлеру. В письме к матери Вильгельм Рубино восклицал: «Теперь, когда отчизна позвала нас, моя жизнь и смерть в руках фюрера, и тебе не стоит отчаиваться, если со мной случится самое худшее». Групе позднее признавался: «Как и я, все солдаты были связаны присягой, приказами, повиновением и — для многих это имело значение — непоколебимой верой в окончательную победу Гитлера».
Более того, покушение на Гитлера в июле 1944 года еще крепче привязало многих солдат к фюреру и нацистскому режиму. «Нам здесь, в чужой земле, лучше знать, какого великого вождя получила Германия», — утверждал один из солдат. Другой высказался проще: «Теперь мы еще более полны решимости показать остальным, почему воюет немецкий солдат». Рядовой К. К. горячо приветствовал нацификацию армии, поскольку организация идеологической работы «будет поставлена лучше, чем раньше». Узнав о попытке покушения, рядовой Б. П. возмущенно писал: «Хвала господу, что провидение позволило нашему фюреру продолжить начатое дело спасения Европы, и наш священный долг теперь состоит в том, чтобы еще крепче сплотиться вокруг него, чтобы изжить зло, причиненное кучкой преступников, которых не волнует благополучие всей нации». Лейтенант К. Н. считал «невыразимой трагедией то, что враждебные народы увидят признаки разобщенности там, где они, возможно, полагали увидеть безусловное единство». Ефрейтор К. Б. подчеркивал, что единство основывалось на верности Гитлеру. «Мне хорошо известно, что для преодоления этого кратковременного трагического периода необходимы неограниченное доверие и непоколебимая вера в нашего фюрера, — писал он в августе 1944 года. — Вера дает мне силу переносить все тяготы и бедствия… Моя вера в фюрера и победу непоколебима… Фюрер всегда держит свое слово». Ефрейтору А. К. Адольф Гитлер казался «человеком,
