— Да тебе-то не под стать отнять ее у него силой, — прибавил Дрыя.
Но тут Мстислав охватил руками шею собеседника, прижал его к себе и стал целовать.
— Помогите вы мне только… отниму! На то я и собрал вас, чтобы просить помочь. Отнять свое можно и у короля. О, знаю я, бедняжка наверно тоскует по дому да по мне… как я по ней. Тот держит ее как в железных тисках, всегда на глазах… А мы можем отнять силой или хитростью…
Дрыя пожал плечами.
— Сумасброд ты! — сказал он. — Как можем мы свести ее с королевского двора, когда сам ты говоришь, что он глаз с нее не сводит. Слышал я, что он поселил ее у себя в замке и стражу к нец приставил денно и нощно. Напрасно мы бы только головы снесли на плаху, да и смеха сколько б было!
Но Мстислав и слушать не хотел.
— Забраться в замок, куда ходит всяк, кто вздумает, не трудно, — воскликнул он запальчиво, — она, как только меня увидит, сейчас за мной увяжется! На добрых конях легко добраться до леса, а в пуще никто нас не разыщет. Мне бы только показаться Христе: все бросит, да еще поможет убежать! В самом замке найдутся у меня друзья-помощники.
Мстислав говорил, все больше и больше увлекаясь, бросая взоры то на одного, то на другого собеседника. Те молча взвешивали его слова, обменивались опасливыми взглядами и не торопились с обещаниями помощи. Наконец, Бенько сказал:
— Ты сообрази: король к ней привязался; значит, бережет свое сокровище. Людей там полон двор, глаз довольно, доносчиков сколько угодно… Клянемся головою, либо нас, либо тебя изловят… стоит ли идти против рожна? Издали-то кажется будто и легко!
— Я все взвесил, — возразил Мстислав, не слушая приятелей, — изловить нас не могут. Король не берет ее с собой на охоту, а когда едет, то оставляет в Кракове. Выбрать такой день, когда он в отлучке, мое дело; я же подберу десятка два людей, да бойких скакунов… А приближенные старой и молодой королевы, если и заметят, то не тронутся с места: еще обрадуются, когда мы ее угоним… Только помогите!..
Несмотря на упрямые доводы Мстислава, что похитить Христину и возможно, и легко, Дрыя и Бенько покачивали головами, странно прищелкивали языками и не проявляли особенной охоты помогать. Они не смели решительно отказать Мстиславу, но и воздерживались от обещаний. Мстислав же продолжал настаивать:
— Дрый, брат мой, помни, ты клялся быть мне побратимом: будь же им в дни моих невзгод. Бенько, не раз ты выручал меня, да и я не отказывал тебе в помощи: помоги же, умоляю. Ничего я не желаю, только бы отнять ее. Раз она будет в моей власти, меня не найдут, не выследят. Свет велик, найду, куда бежать; уйду на Русь.
— Человече, Болько хозяйничает на Руси, как у себя дома! — воскликнул Дрыя.
— Ну так, к уграм…
— Он и там всем верховодит, — перебил Бенько.
— К чехам, к немцам!.. За тридевять земель!.. К язычникам, к поморам, — кричал Мстислав в смятении души, — лишь бы с нею!
— Эй, эй! — заметил Дрыя, качая толовой. — Не диво, что король так в нее втюрился, если и этот сходит по ней с ума. Околдовала она тебя, опоила зельем!
— А кто ее знает! Чары ли, не чары, опоила, или не опоила! Я почем знаю? Что я в этом понимаю? — лихорадочно твердил Мстислав. — Одно мне известно, что вижу ее и во сне, и наяву перед глазами, что голос ее чудится мне повсюду, что хожу как оглашенный. О, вы ведь не знали моей Христи!
С этими словами он вздохнул и закрыл глаза, а Бенько повел плечами и взглянул на Дрыю, точно хотел сказать: 'Ошалел парень!'
— Все это одни причуды, — сказал он громко, — пусть разтакая-разэтакая, а никто бы так в нее не втюрился, как ты. Помню первую свою жену. Эх! То ли не красавица! Не было другой!.. Что тебе цветочек, боязно было дунуть, чтобы не завяла… А любил ее я как жену и как дитятко родное!.. Когда ж она, родив мне первенца, скончалась, на много дней мне точно черной тучей заволокло глаза… а через три месяца я взял Татьяну и ее так же полюбил… как будто бы той первой на свете не бывало… Мстислав, слушая, весь подергивался.
— Да что ты мне расписываешь! — перебил он. — Твоя первая! Ни та и ни другая не могут сравняться с моей Христей! Такой, как она, еще не бывало, да и нет на Божьем свете: и очи, и голос, и осанка, и усмешка… только бы сидел при ней да любовался… либо помер.
— Приворотного дала ему, он и одурел! — шепнул Дрыя. — Ведьма баба!
— Ну, пусть я одурел, только, будьте милостивы, помогите! — взывал Мстислав. — Не то я где-нибудь повешусь на суку, либо с камнем в воду… Что мне жизнь!.. Головою за меня идти вам незачем: помогите издалека, поддержите! Десятка два вооруженных, и довольно!.. Ночевки сделаем, на Клепаже, на Вонволе, на Страдоме, где у меня надежные гостеприимцы… а в королевском замке также свои люди подручными мне будут… Как уведем ее, да окружим своими, да пустимся лесами к чехам, так пусть хоть сотня их за нами гонится, не выследят и не изловят. Такие у меня есть люди, которые нарочно наведут на ложный след… Я все обдумал!
— Ну же, ну… — сказал, наконец, Дрыя, желая чем-нибудь утешить бедняка. — Раз уж побратимством попрекаешь, трудно отказать, даже если бы пришлось сложить голову на плахе. Но раньше всего подумай о себе: первая твоя голова слетит с плеч долой, если изловят на погоне.
— Пусть себе посекают мою голову! — крикнул Мстислав. — Ни голова, ни жизнь уж мне не милы!
И, продолжая говорить, Мстислав приклонился к своим друзьям, стараясь уговорить их сердечными мольбами помочь ему, потому что на челядь плохая была надежда. Бенько и Дрыя слушали молча, не противоречили, надеясь, по-видимому, что затея сама собой рушится. Ясно было, что они только из жалости соглашались на его требования.
Мстислав, целиком во власти единой мысли отбить Христю, вообразив, что убедил Бенько и Дрыю, стал тянуть остальных из собравшихся под дубом. Их было немного: десяток-другой, утомленные, они спали на голой земле, завернувшись в плащи, в ожидании дня.
Буженинскому пану удалось привлечь на свою сторону нескольких из числа злейших врагов короля, тех, которые бежали из Киева и были за это в опале, так что все равно ничего не теряли. В благодарность он обеспечил им кров, защиту и всякую помощь в своей усадьбе.
Несчастный, тешась мыслью, что Христя по нем тоскует, только и думал о том, как бы предупредить ее о своих намерениях, чтобы в первый миг, когда он появится, Христя на радостях не созвала бы криком людей. Остальное представлялось ему пустяками!.. Он не сомневался, что назло королевским ласкам жена бросится на грудь мужа и убежит с ним хоть на край света.
Дрыя и Бенько, заверив Мстислава, что и они, когда все будет готово, не откажут в подмоге, под утро повскакали на коней и уехали по домам. Нашлись и другие, которые поручились охранять его во время бегства.
Оставшись один, Мстислав, наконец, растянулся на земле и заснул глубоким сном.
Стоял уже жаркий день, и солнце высоко сияло на небе, когда Мстислав проснулся, потому что над его головой куковала кукушка… Его конь пасся на лугу в одиночестве, так как все остальные разъехались. Мстиславу снилась красавица Христя, а что сам он угоном мчался с нею к Полабским[6] лесам…
Он проснулся, пылая жаждой мести; он не видел трудностей затеянного дела, не верил в препятствия, не боялся опасностей, двоякая страсть ослепляла его и заглушала в нем разум. Ни королевская власть, ни чуткая стража, ни крепкий замок не страшили его. Он все надежды возлагал на несколько десятков резвых коней, и ему казалось, что победа уже на его стороне.
Взглянув на солнце, он, не теряя времени, побежал к своей лошади.
— Хотя бы пришлось выручать ее одному, — говорил он в душе, — если даже все меня бросят и не сдержат слова, я все-таки пойду! Вырву ее из пасти! Если подвернется сам, тем хуже: не испугаюсь; если убьет меня, пусть кровь невинного падет на его голову!
В таких-то мечтах Мстислав изловил коня, вскочил в седло и, сжав коленями и подгоняя, как бешеный, помчался сквозь чащу леса… Он досадовал на каждый потерянный миг: ведь Христя ждала!
