верность князю или королю. Слова эти он произносил с таким выражением, как будто хотел дать понять, что они не были расположены к чехам, потому что те их притесняли, но не привяжутся и ни к кому другому, если это будет связано с потерей для них свободы.
Смила внимательно слушал.
Советники упорно стояли на том, что если чехи ослабеют, то они их защищать не будут, но и на сторону Локотка первые не перейдут.
Тогда судья возвысил голос и стал обещать им подтверждение прежних прав и дарование новых. Журдман отвечал на это, что гласные примут это с удовольствием, лишь бы не пришлось слишком дорого платить за это.
Эта первая встреча княжеского посланника с представителями города Кракова принесла только ту пользу, что были выяснены условия. Судья Смила хвалил своего пана Владислава и обещал всякие милости; те что-то бормотали в ответ, но ничего не обещали, готовы были идти за другими, но не подавать примера. Разговор продолжался очень долго. Мартик в нетерпении подгонял словами то ту, то другую сторону, чтобы заставить их прийти к соглашению. Но Смила и советники делали вид, что не понимают его уловок.
Наконец толстый Павел и длинный Журдман переглянулись между собой, встали с лавки, довольно приветливо попрощались с судьей и пошли к выходу.
Смила не удерживал их, но Мартик, уже проводив их за ворота, принялся живо выговаривать им за то, что они не довели дело до конца и только провели его.
— Но ведь время терпит, — возразил Журдман. — Мы по крайней мере узнали друг от друга, чего каждый хочет и на что мы можем надеяться.
И приказали кучеру ехать назад в город.
Смила все так же молча сидел на лавке.
Мартик, вернувшись в дом с неудовольствием, хотя и почтительно, спросил у судьи, почему он не постарался привлечь немцев обещанием больших милостей.
Но судья только покачал головой.
— Лучше будет, если немцы не будут многого ждать от нас, — молвил он сухо. — Наш пан не потерпит рядом с собой другого пана.
Мартик, рассуждая, как воин, думал, что можно было обещать много, чтобы вырвать согласие, а там вовсе не спешить с выполнением обещанного. Но Смила понимал дело иначе и не хотел забегать перед немцами.
— Когда в наших руках будет земля, и шляхта будет с нами — то они сами придут к нам, а платить дорогими привилегиями за то, что можно получить и без них — не годится.
V
Была ночь, и хотя ясное небо искрилось звездами, а месяц, близкий к полнолунию, лил на землю серебристое сияние, в городе среди стен, заборов и крыш, везде, где не падали его белые лучи, — Царил еще более глубокий, чем обыкновенно, мрак. Казалось, лунный свет для того только и существовал, чтобы еще больше оттенить тьму. Резко выступали части стен, обмазанных глиной, на которые падал свет от остальной стены, погруженной в холодные и черные тени ночи.
Квартальные и их помощники давно уже заставили жителей гасить огни и закрывать двери домов, а как только спустился мрак, в городе показались пешие отряды вооруженных стражников, которые подслушивали под окнами, не затевается ли где-нибудь ссора или драка.
Кроме них на улицах почти не было прохожих; городские ворота были закрыты. Только ночные воры и грабители крались в тишине вдоль улиц, да пьяницы, засидевшиеся в трактирах и пивных, возвращались домой.
Главные улицы города имели очень оригинальный и живописный вид. Там и здесь стояли дома с высокими крышами, а тут же рядом с ними встречались незастроенные пространства, отгороженные забором, за которым лежала сложенная груда камня и дерева: Далее шли низенькие хатки, окруженные садами, и над заборами садов высились верхушки деревьев с обнаженными сучьями.
Среди деревянных домиков, там и здесь виднелись стены не вполне отстроенного костела или монастыря, еще окруженного лесами, а дальше возвышалась квадратная тяжелая башня — белое каменное здание, кусок стены и деревянные леса. Улица с виду как будто прямая, загибалась во многих местах, то суживаясь, то расширяясь, и там, где падали лучи месяца, видны были на ней глубокие колеи, лужи, ямы, небрежно забросанные хворостом, камни и глубокие выбоины от колес тяжелых возов. На одной стороне улицы, освещенной месяцем, ясно вырисовывались подъезды высоких домов с резьбой на крыше, столбы, подпирающие входное крыльцо, крепко запертые окна лавок и квартир и приставленные к стенам лотки, которые служили днем для продажи различных товаров.
В некоторых небольших домиках, где падала тень от широкого навеса, неплотно прикрытые ставни пропускали золотые полоски непогашенного света из комнат. Свет этот падал на затененную сторону и ложился на земле, вытягиваясь на неровном грунте и прорезая мрак красноватыми пятнами. В полутенях все сливалось в одну серую массу, от которой слегка отделялись выбеленные части стен.
Среди глубокой тишины, царившей на улицах, на дорогах и обезлюдевших площадях, из некоторых домов доносились восклицания и заглушённые голоса. Но, как бы боясь выдать тайну своего местопребывания, сейчас же затихали.
Среди глухого молчания ночи можно было явственно различить отдельные звуки. Бездомные псы с опущенными книзу мордами разрывали мусорные кучи, добывая кости, которые валялись повсюду, потому что хозяева не заботились о чистоте и порядке. Стук дверей, скрип тяжелых ворот, писк флюгера на крыше и лай дворовых стражей свидетельствовали о том, что не все еще спали.
На рынке было тише, чем где-либо, и только в пивной под ратушей, хотя она и была для виду закрыта, было еще много засидевшихся за кружкой пива завсегдатаев.
Ночные сторожа то и дело проходили мимо длинных рядов лавок и купеческих домов, давая знать о себе звуками трещотки.
В небе неясно вырисовывались очертания еще строившегося костела Панны Марии, окруженного, как и большая часть других строений, деревянными лесами, стены ратуши и еще других каменных домов. Город, с виду спящий, в действительности, только затаил в себе жизнь, как черепаха под панцирем. Об этом лучше всех знали ночные сторожа, ходившие из квартала в квартал, везде подсматривавшие и подслушивавшие. Их не обманывало это вынужденное молчание, они знали обитателей каждого дома, знали и то, что могло укрываться в этих домах. Около некоторых строений они замедляли шаги, приближались к стенам, даже ухо прикладывали к ставням и ждали, не раздастся ли чей-нибудь подозрительный голос.
Их чуткий слух ждал только крика, призыва на помощь, сдавленного стона или внезапного стука, чтобы вторгнуться в дом и схватить виновных. Они не брезговали никакой добычей. Особенно около бань, трактиров, многочисленных пивных, где продавали пиво, усиливалось внимание ночного дозора и его начальника.
Там, где раздавались их тяжелые шаги и бряцанье оружия, которое они носили, можно было заметить скрывавшиеся в темноту человеческие тени: это были ночные бродяги, остерегавшиеся попасть им на глаза. Они прятались в тесных закоулках, прижимались к заборам, а иногда искали безопасного убежища на кладбищах, окружавших костелы. При свете месяца город с его разнообразием построек, среди которых терялся взор, не различавший ничего, кроме ломаных линий и впадин, напоминал шахматную доску из света и тени.
Посторонний человек с трудом нашел бы здесь дорогу. В некоторых местах улицы как будто обрывались, город кончался, и начиналась деревня, но вдруг снова вырастала, как островок, черная масса строений и стен или костел, обнесенный каменной стеной. Некоторые дома отделялись один от другого полосой полей и выгонов. Строения, тесно прижатые друг к другу в центре города, на окраинах отделялись небольшими, по мере удаления от города, расстояниями и стояли одиноко.
Около Николаевских ворот особенно выделялось одно строение, которое могло бы поспорить с ратушей. Оно было довольно высокое, причем нижняя часть его из толстого камня казалась вытесанной в
