Этих желанных гостей встречали весело, потому что у них всегда можно было поживиться за небольшую цену.
Торговцы не особенно охотно шли в лагерь, где было мало денег, зато много своеволия. Не один из них был здесь ограблен, и не мог добиться справедливости даже в замке, потому что не мог назвать виновных.
Чем ближе к замку, тем больше попадалось богато одетых воинов; это были отряды шляхтичей, присоединившихся к Локотку и приведших к нему свое войско.
Здесь было гораздо спокойнее, и шум лагеря, расположенного в городе и на равнине, казался здесь глухим рокотом моря.
Около замка ходили люди, стояли кони, около палаток слуги чистили блестящее вооружение, вытряхивали пыль из господского платья, некоторые суетились около котлов с пищей, следя за ее приготовлением. Здесь уже реже можно было встретить оборванных бродяг обоего пола, потому что их сейчас же гнали прочь, боясь воровства.
Во многих пригородных усадьбах и городских домах размещались знатнейшие рыцари, потому что мещане надеялись найти в них защиту от своеволия лагерного сброда. Здесь также виднелись знамена на длинных древках, для того чтобы сюда не забрел кто-нибудь, не принадлежавший к этой группе.
В самом замке жил князь, но после разрушения замок был только слегка подправлен и представлял мало удобств для жизни. Одиноко торчали уцелевшие части старых стен, среди которых наскоро построили сараи и конюшни. Хорошо сохранился замковый вал и укрепления на нем, и ворота были новые и крепкие, но внутри было гораздо больше развалин, чем строений.
Князь не любил окружать себя пышностью; весь его двор и слуги были одеты прилично и чисто, но скромно и без показного великолепия. Локоток, весь преданный своему делу, не заботился о внешности. Брал, где только мог, но не для себя, а для окончания задуманного им дела. Сам он имел только то, что ему приносили в дар друзья. Один подарит ему коней, другой — упряжь, а тот — готовые наряды или сукно, еще кто-нибудь — оружие; почти все давали ему деньги: теперь и шляхта была заинтересована в том, чтобы будущий государь не слишком обнаруживал свою бедность.
Правда, казначею не приходилось располагать большими суммами, потому что едва только в кассу поступали деньги, как тотчас же надо было заткнуть рты венграм, куманам и другим.
Уже и в это время у князя Владислава был свой канцлер, подкоморий, капелан, коморник и весь придворный штат, но все это были люди случайные, не подготовленные к своей роли, да и не на чем было еще и подготовляться.
Будущее величие того, кто добивался короны, еще никому не бросалось в глаза, но всякий, кто входил в горницу, где маленький князь сидел за грубо сделанным столом, всякий, присмотревшись к нему и послушавши речей этого невзрачного на вид человека, выносил убеждение, что в нем таится большая сила. Он не хвастался и не пускал пыль в глаза, но так горячо верил в правду своих притязаний, что и другие заражались этой верой.
Дело было под вечер. Локоток собрал у себя всех своих начальников войск и канцелярских служащих. И, стоя среди них, маленький, невидный, в потертом кафтане, с растрепанными волосами и плохо расчесанной бородой, но с быстрыми, умными глазами, он все же казался господином над всеми. Едва только он начинал говорить, все умолкали, и глаза всех не отрывались от его лица. Во всем этом собрании он был самым невзрачным на вид, а между тем к нему, как к огню, устремлялось все.
Один взгляд на вошедшего, одно его слово, и он уж быстро отгадывал в чем дело и отвечал коротко и решительно. А говорил, словно топором рубил, и не выносил противоречий. Если он сдвигал брови, и между ними резко обрисовывались две складки, все знали, что возражать невозможно.
Оп стоял между Вержбентой и Войцехом из Змигрода, и тут же подле него находились канцлер Клеменц, только что прибывший из Кракова с судьей Смилой; все они держали вместе совет, когда вдруг с громким восклицанием в распахнувшиеся двери быстро вошел человек средних лет, в одежде духовного, в сильно возбужденном состоянии.
Еще раньше, чем окружающие его сообразили, с чем он явился, Локоток догадался, что он пришел жаловаться. Гнев, обида, раздражение ясно читались на его лице. Слегка поклонившись, он поднял руки кверху и начал кричать:
— Содом и Гоморра, милостивый князь! Вы навлекаете на себя кару небес! И здесь ваши люди проделывают то же, что в Познани! Разграбили мою кладовую, вывели скот, обидели моих слуг… увели коней из конюшни. Это насилие — грабеж собственности костела!
Запыхавшийся ксендз закашлялся.
Князь слушал спокойно, давая ему выговориться; но это хладнокровие еще более возмутило ксендза.
— Это татарское нашествие! — вскричал он. — Дикари, нехристи! Не уважают святыни Господней и ее слуг!
— Успокойся, отец, — сказал Локоток. — Я-то уж не могу помочь. Война имеет свои права, и воины мои не должны умереть с голода. Я за все вас вознагражу, а теперь и вы должны сносить все так же терпеливо, как и я.
Ксендз возвысил голос и уже хотел крикнуть: 'Анафема!' — как канцлер Клеменц с достоинством выступил вперед.
— Уважаемый отец! — сказал он. — Князь при всей доброй воле не может ничего сделать. Люди собираются здесь, есть все должны, а накормить всех трудно. Но война скоро окончится, и тогда все убытки возместятся.
— Но дерзкие руки посягают на святую и неприкосновенную собственность костела! — прервал его ксендз.
— Все убытки будут возмещены костелу, — спокойно сказал князь, — когда мы избавимся от чехов, очистим страну и водворим в ней порядок.
— Чехи нас так не обижали! — возразил ксендз.
Канцлер Клеменц, почти насильно отведя его в сторону, старался уговорить и успокоить, когда в оставшихся открытыми дверях Локоток увидел чье-то лицо, вздрогнув, он поспешил к дверям, забыв о священнике.
Там стоял весь забрызганный грязью, только что приехавший Мартик. Князь издали приветливо улыбнулся ему и, не обращая внимания на окружающих, вышел в соседнюю горницу, где стояло убогое ложе, а в углу лежало кое-какое оружие.
— Ну, с чем ты прискакал? — спросил он. — Наверное, нет у тебя добрых вестей. Вот и ксендз- канцлер со Смилой уже вернулись из Кракова и ничего не привезли, — только какие-то туманные обещания. Что же мещане?
— Мещане, милостивый князь, — живо заговорил Мартик, — все почти немцы, а немец, даже самый лучший, хитер, как лиса. Они хотели бы сидеть на двух стульях.
Мартик помолчал немного.
— С мещанами-то еще можно было бы сговориться, но епископ все дело портит, а они его слушают. И чехи тоже что-то не думают сдаваться.
Он взглянул на князя, который вовсе не казался опечаленным и спокойно слушал.
— Тогда не для чего тебе было возвращаться! — сказал он. — Тебе надо было сидеть и улещивать мещан. Пусть бы было хоть немного людей преданных мне, которые решили бы открыть ворота, остальные принуждены будут уступить. А для этого надо склонить на нашу сторону всего несколько человек.
Мартик провел рукою по волосам и поклонился князю.
— Милостивый государь! — возразил он. — Я бы рад услужить, да чем? Нет у меня ни большого разума, ни денег, чтобы их подкупить. Это для меня слишком трудное дело. Вот, если бы мне немного войска да оружие, мы бы скорее справились!
Локоток весело улыбнулся.
— Ну подожди, я и сам скоро туда приду, — отвечал он. — Ты будешь мне там нужен, в самом городе. Ты им обещай, что хочешь, пугай их штурмом, а сам старайся так устроить, чтобы дело обошлось без штурма. Здесь я могу без тебя обойтись, а там ты мне нужен, потому что водишь дружбу с мещанами и мещанками. Не теряй же времени и возвращайся!
