временах, когда пышность и веселье украшали этот древний замок.
Остановившись у костельных дверей, небрежно сделанных из гладких досок, князь приказал отворить их и вошел внутрь костела, немного уже подновленного после пожара.
Помолившись перед крестом в алтаре, князь пошел дальше по двору. Его приветствовали конские трупы и кости, белевшие под валами, да безмолвные груды обломков, но все же он был здесь властителем! Нахмуренное чело князя понемногу разглаживалось.
В эту минуту прибежал один из его рыцарей с княжеским знаменем и водрузил его на вершине горы, а весь народ приветствовал его громкими кликами, которым радостно вторили войска, оставшиеся в городе.
Бежал народ, спешили воины, шли целые полки занимать замок, не стоивший никому ни капли крови, и все были полны веселья, как будто там ждали их целые сокровища.
Локоток вошел внутрь замка, в котором еще сегодня ночью спал Павел из Паулыптина, прошелся по пустым горницам, носившим следы поспешного бегства и опустошения, и снял шлем.
— Теперь мое место здесь! — бодро воскликнул он. — И я не уйду отсюда, пока буду жив.
Он не пожелал ехать на обед к войту или вернуться в город и приказал тотчас же очистить и приготовить себе несколько горниц.
В одно мгновение полетели гонцы в город за плотниками, рабочими и слугами.
За паном потянулся и весь его двор и служащие поближе к замку.
На улицах толпы поредели, и мещане вздохнули свободнее. Краков и Вавель были в руках Локотка. Почти четверть века боролся он, пока дождался наконец этого дня.
Через несколько дней после этого отец и мать Мартика, узнав о постигшем его несчастьи, приехали за ним и увезли на мягко устланной телеге на Охотничий хутор.
Когда его увозили из дома Греты, он даже не спросил о ней, не оглянулся вокруг и не хотел знать, что с нею делается.
Грета, несколько обеспокоенная, с румянцем на щеках, выглянула в окно, но так как ее еще занимал пан Шамотульский, без памяти влюбившийся в нее, то она обернулась к нему и успокоилась.
Несколько недель хворал Мартик, рана долго не подживала, хотя каноник Рацлав, по приказу князя навещавший больного, старательно лечил ее мазями и пластырями.
Мать тоже приводила к нему знахарок, приготовлявших разные снадобья, а так как Мартик был человек крепкий и сильный, то он справился со своей болезнью и начал понемногу двигаться по горницам, хотя и с повязкой на голове.
Отец очень страдал за него, но и радовался в то же время, что беда приключилась с сыном в доме Греты и даже по ее вине, надеясь, что сын излечится от своего глупого увлечения легкомысленной мещанкой.
Во время своей болезни Мартик совершенно не вспоминал о ней, но постоянно твердил о том, что он рад был бы поскорее вернуться к своему пану и снова служить ему.
Когда рана начала уже хорошо подживать, Суда стал обнаруживать все большее беспокойство, стремясь скорее попасть в Краков. Долго сдерживали его, но под конец ничего не могли с ним поделать. В голове у него еще кружилось и шумело, но он все же сел на коня и поехал.
Дома говорил, что поедет прямо в замок к князю, но не сдержал слова и свернул на Мясницкую улицу, к тем несчастным воротам, за ненужную защиту которых едва не заплатил жизнью.
В воротах белели новые, недавно вставленные доски, а около ворот стоял сам жирный румяный, но нахмуренный Павел с Берега.
Узнав Мартика, он кивнул ему головой.
— Что же выздоровел? — спросил он.
Сула показал ему кровавый, едва заживший рубец на голове.
— Разбойник! — пробормотал Павел.
— Ударил меня мечом, — сказал Мартик, — но я еще жив, и счеты нами не окончены! Что же Грета дома?
На этот вопрос Павел выпятил губы, поправил шапку, посмотрел на него, как бы удивляясь, и не сразу ответил.
— Но жива и здорова? — спрашивал неисправимый Мартик. Дядя Греты пожал плечами.
— В настоящее время ее нет здесь, — сухо отвечал он. — Она уехала к своим, во Вроцлав.
Он поклонился и вошел в дом. Мартик пришпорил коня и поскакал к замку.
ЧАСТЬ II
I
На пути, ведущем из Гдова через Лапанов до Бохнии, есть старинное селение Верушицы.
Когда Локоток после изгнания чехов взял власть в свои руки, селение это никому не принадлежало и было всеми заброшено. Прежний его владелец за какую-то измену поплатился головой, а так как у него не было наследников, то Верушицы перешли в собственность князя.
Хотя имение это было большое и богатое, но поселяне почему-то не могли там ужиться. И когда хозяина не стало, крестьяне тоже куда-то разбрелись.
Духовенство очень было не прочь присоединить к своим владениям этот кусок земли с принадлежащим к нему лесом, но Локоток, помня верную службу Мартика, который вернулся к нему с пораненной головой, стал наводить справки, не найдется ли для него участка земли, который можно было бы отдать ему в награду за его усердие.
Канцлер Клеменц как раз вспомнил о Верушицах, а Локоток, задержав Сулу в замке, приказал записать Верушицы на имя Мартика, Збигнева сына, своего воина, с тем, чтобы земля эта на вечные времена считалась за ним и его потомством.
Дар этот был неожиданностью для Мартика, да он и не особенно заботился теперь о приобретении имущества, которое не с кем было поделить.
Когда ему на другой день по приезде велено было явиться к князю, Локоток, видя его опущенную голову и унылое выражение лица, прежде всего спросил его:
— Что же ты так упал духом от какой-то царапины на голове. И тебе, и отцу твоему не раз приходилось бывать в гораздо худшем положении.
— Да я вовсе и не забочусь о своей ране, — отвечал Мартик, — есть другое, что меня дома разогорчило.
— А ты не позволяй себе распускаться, — начал князь. — Тебе еще рано отправляться на отдых, и мне ты еще нужен, но для того чтобы тебе было, где под старость преклонить голову и чтобы отец с матерью успели приготовить тебе гнездо… я хочу дать тебе землю…
Мартик ответил низким поклоном, но не выразил особенной радости, так что князь, который подавал ему заготовленный заранее пергамент с дарственною записью, спросил с удивлением:
— Что же ты не рад?
— Благодарю вашу милость, как отца родного, за всю вашу доброту ко мне, особенно за моих стариков, которые до сих пор сидели на чужой земле, в чужом доме. А для меня награда будет там!
— Почему же тебе так опостылел свет? — спросил князь. Мартик еще со времени лагерной жизни был всегда откровенен с князем.
— Дорогой мой пан, — сказал он, — все зло от этих проклятых баб!
Локоток улыбнулся.
— Что же, околдовали тебя?
— Да уж верно, что околдовали, — печально отвечал Мартик, — иначе я бы давно плюнул и
