сторожа в костелах и в замке, они нам помогут.
Никто из советников не выражал готовности исполнить это приказание, только Кечер смело выступил вперед.
— Кто желает, — сказал он, — пусть дает своих слуг, а я никого не пущу и не дам ни одного мальчика. Это уж верная гибель.
— И я не дам, — заявил Павел с Берега.
Другие переглядывались между собой, но боялись протестовать
— Нас только двое — это немного, — прибавил Кечер, — но когда мещане пораздумают хорошенько, нас будет больше, мы не дадим людей!
— Так давайте головы! — заорал войт, в бешенстве ударил кулаком по столу. — Пока ваш Локоток придет, я велю казните бунтовщиков!
— Попробуйте! — отвечал Кечер и, повернувшись, спокойна пошел к дверям. Павел, не говоря ни слова, последовал за ним.
Никто их не останавливал, они вышли. В горнице, где собрались советники, настала тишина.
Войт, до крови закусив губу, обратился к Герману:
— Прикажите собирать людей и готовить доспехи!
Проговорив это, он схватил шапку и, обведя присутствовавших советников и войтов грозным взглядом, тяжелыми и неверными шагами двинулся из горницы. За ним поспешил Герман из Ратибора. Оставшиеся стояли в нерешительности, не зная, как поступать.
— Напрасные усилия, — сказал Ортлиб. — Епископ не может оказать нам большой помощи — что у него есть? Горсточка костельных служек, которые более привыкли носить костельную утварь, чем мечи. А наши слуги хорошо дерутся в шинках, но идти на валы и осаждать замок?!.
Он горько рассмеялся. Тыльман проговорил угрюмо:
— Войт совсем потерял голову! Напрасно мы будем отдавать приказания, нас только на смех поднимут!
Сомнение охватило всех, и, вздыхая, все стали расходиться.
Альберт вернулся в свой дом, где он был теперь не хозяином, а только гостем. Он оставил себе маленькую темную горницу в нижнем этаже и туда приказал поставить то, что было ему особенно ценно из убранства прежней своей комнаты. Спать ему почти не приходилось, и он только дремал, сидя в кресле.
Едва только он вошел к себе, как нарядный паж вбежал к нему от Опольского и крикнул ему, как слуге:
— Князь зовет!
Предчувствуя, что его ожидает, войт ответил угрюмым взглядом, но должен был повиноваться. Он тотчас же встал с места и начал подниматься по лестнице.
Князь Болеслав, которому успело страшно надоесть пребывание в Кракове, где он не чувствовал себя повелителем, сидел в своей горнице в обществе нескольких силезцев и скучал. Некоторые стояли подле него, другие сидели в стороне, на лавках. У всех был кислый вид. Князь держал в руке пергаментный свиток. Узнав шаги войта, он поднял голову.
— Должен же быть этому когда-нибудь конец, — выговорил он глухим голосом. — Вы нас сюда вытянули… говорите же, что будет дальше? Вы обещали мне золотые горы? А шляхта не хочет меня знать, я напрасно жду их. Сандомирцы перешли к тому, и Сандеч в его руках! Где же ваши обещания, что все от него отступятся?
По мере того как он говорил это, голос его креп и гнев усиливался. Сначала он сидел, наклонившись вперед, но потом выпрямился, выставил грудь, встал и, опираясь обеими руками о стол, вперив взгляд в войта, продолжал:
— Вы полагаете, что все это сойдет вам с рук безнаказанно? Земли я не получил, а город — очень мне нужен ваш скверный город и кучка торгашей!
— Все, что у меня было, я отдал вашей милости, — сдерживая гнев, возразил войт. — Мне обещали, и я вам обещал. Но я обманут. Сандомир был бы у вас в руках, и замок, если бы вы приказали взять его, был бы ваш, а за замком пошла бы и вся земля.
— Я пришел не воевать, — отвечал князь, — но взять то, что само должно было мне отдаться. Если бы я захотел воевать, то сумел бы это сделать и без вас. Я пришел получить то, что мне принадлежало и что мне силою навязывали!
Альберт долго стоял молча, как осужденный преступник.
— На завтра, — сказал он, — я приказал собрать людей, и сам поведу их на замок. Больше я ничего не могу сделать.
Князь тяжело опустился на лавку и, подперев голову руками, долго смотрел на войта. Силезец Лясота, родом поляк, но на службе у немцев, где он занимал важный пост, совершенно онемечившийся, терпеть не мог войта; желая сделать ему неприятное, он сказал пренебрежительным тоном:
— Много нам наобещал, а здесь только людям нашим мука. Часто им не хватает и сухого хлеба, а пива совсем не видят, пьют воду.
— Так пусть не просят, — разгневался князь, — а разбивают лавки и берут сами. Что же мы ради них с голоду будем умирать?
— Давно надо было так сделать! — пробормотал Лясота. Сидевшие в отдалении на лавках тоже ворчали что-то про себя.
Что происходило в душе гордого человека, принужденного выслушивать эти насмешки и издевательства, не имевшего возможности оправдаться и опасавшегося возражениями еще ухудшить свое положение, — нетрудно понять. Пот выступил у него на лбу.
— Вы уж, наверное, знаете, — сердито заговорил князь, — что вся шляхта, воеводы, каштеляны, высшие чины и выборные тех земель будут завтра у нас, но не для того чтобы нам покориться!
— Я ничего об этом не знаю, — едва выговорил войт. — Дай Бог, чтобы они прибыли. Ваша милость может привлечь их добрыми словами.
— Я! — крикнул князь. — Но я ведь знаю, от кого они едут и с чем!..
Князь снова встал, взглянул еще раз на войта, потом повернулся к Лясоте и, как бы отпуская войта, заговорил со своими:
— Некуда даже на охоту поехать! Не брать же с собою целый отряд! Отряды Владислава заняли все окрестные земли. Нельзя головы высунуть за ворота.
Войт тихо вышел. Последняя новость поразила его, как удар грома. Шляхта и рыцарство, которых он так ждал, ехали послами от Локотка.
Князь уже давно обнаруживал нежелание удержаться в Кракове при помощи военной силы. Он мог отдать город Локотку на расправу. Пораженный этой новостью войт, не заходя домой, выбежал в город, потом вернулся опять, взял коня и поскакал к епископу.
Муската был осведомлен обо всем лучше него; на епископском дворе была такая тревога, как будто враг уже вошел в город.
Бледный и дрожащий епископ вышел ему навстречу.
— Я должен уходить, — промолвил он слабым голосом, — если меня здесь схватят, я не могу быть уверен, что останусь жив.
— Куда же? — спросил Альберт, которому хотелось задержать его, как посредника. — Локотковы отряды грабят окрестности. Здесь вам спокойнее, вы можете защитить и нас, и себя!
И сейчас же спохватившись, что он сказал лишнее, войт поправился:
— Но нам еще ничто не угрожает.
— Все угрожает! — в отчаянии прервал его епископ. — Я только что от князя, он не хочет, не думает даже воевать. Возвращается в Силезию.
Войт стоял неподвижный, как статуя.
— Отец, — горестно вымолвил он, — отец мой, хоть вы-то не оставляйте нас!
Муската отступил от него.
— Я — бессилен, — холодно отвечал он, — я ничего не могу сделать. Дайте мне спокойно уйти отсюда. Здесь страшные совершатся дела! Все против меня. Я бессилен!
